На исходе лета

Таким верующим был и кочующий с места на место Карадок, и рвение его было так велико, что те немногие друзья, которым он поверял свои сокровенные мысли, говорили между собой, будто Карадок видит знаки Камня во всем, даже в бредущей мимо овце.

Но он не обращал на это внимания, и, когда внутренний зов повелел ему вернуться к Камням, свет показался ему особенно ясным, а земля словно задрожала от ожидания и надежды.

Путь был нелегок; другой крот наверняка проклял бы росу, которая мешала подниматься по склону и заставляла скользить вниз, но Карадок видел в сверкающих каплях лишь яркий свет и радовался, что еще достаточно здоров и силен, чтобы одолеть этот склон. Иногда он останавливался перевести дыхание, восхититься зеленью листьев дубровника и подивиться, что этим утром в воздухе прямо-таки ощущается запах перемен. Потом, вновь обретя дыхание, видя перед собой Камни и приблизившуюся плоскую вершину, он упорно продолжал путь, разговаривая сам с собою и произнося вслух молитвы, как это часто делают кроты, проводящие много времени в одиночестве.

Кажущаяся слабость его изможденного тела контрастировала с очевидной силой духа, способного подавить эту слабость, а дух его питала истовая вера, что когда-нибудь в это заброшенное пустынное место, где большую часть года дуют холодные ветры и лежит плотный снег, придет сам Крот Камня. Да, придет и благословит это место, и все долгие годы одинокой веры и мужества будут вознаграждены. И разумеется, вдохновленные сознанием, что Крот Камня добрался даже сюда, кроты снова вернутся в Кэйр-Карадок и возродят здешнюю систему, хотя почва здесь не так богата червями, как в долинах внизу.

Еще несколько ярдов, еще немного усилий — и вот уже Карадок снова здесь, перед столь любезными его сердцу Камнями. Тем, кто знает Данктонский Камень, Карадокские Камни покажутся довольно скромными, но для Карадока, не видевшего других Камней и преисполненного великой веры, не было и не могло быть Камней более великих. И правда, хотя и скромные по размерам, они возвышались гордо и величественно, и не много нашлось бы во всем кротовьем мире зрелищ более поразительных, чем долины и холмы, раскинувшиеся на запад и восток, на север и юг, и царящие над всем этим Камни. Сердце Карадока забилось от радости, а вера еще более укрепилась — он не сомневался, что когда-нибудь, если кроты найдут в себе силы, кротовий мир снова сможет жить праведно.

Да! Сияющее среди Камней солнце, ветерок над сверкающей травой, папоротником и буйно разросшимся вереском — это могло придать кроту веры! Когда же Карадок обозрел холмы и горы на севере и западе, он ахнул от удивления, различив на горизонте далекие Шибод и Триффан. Карадок буквально задохнулся от удивительного чувства, что сегодня — в этот день и час? — рядом с ним находится величайшая на земле сила, трепетное обещание жизни и смерти, света и тьмы, что если кроту суждено познать Безмолвие — а это и есть высочайшее стремление последователей Камня, — то ему нельзя дрогнуть, с какой бы задачей ни пришлось столкнуться. Да!

И Карадок двинулся вперед, чтобы прикоснуться к самому большому из Камней, но, добравшись до него, отпрянул в страхе и сомнении, озираясь по сторонам, словно на него надвинулись угрожающие тени. Рядом не было ничего, кроме света, опасность явно померещилась ему. Но Карадок опустился на землю перед Камнем и решил пока не прикасаться к нему.

— Еще не время, — пробормотал он, сам не зная почему, и принял смиренную позу. — Нет, еще не время. Но думаю, скоро оно настанет. Нынче утром у меня такое ощущение, будто в нужный момент я пойму, что нужно делать.

Он замолчал и низко опустил рыльце; его сотрясала дрожь, хотя день стоял теплый.

— Я испугался, вот что, — сказал Карадок себе. — Мне просто хочется, чтобы кто-то был рядом. Крот не может вечно жить один.

Потом он произнес молитву:

— Пришли сюда кротов, Камень, пришли кротов, которые кочуют, как и я, пришли их в Карадок. Пришли их когда-нибудь, чтобы они, как и я, увидели свет, чтобы я поделился с ними красотой Камня. Пусть те, кто поблизости, придут в Карадок, а те, кто блуждает у других систем, идут в свои системы. Пришли кротов в это место и оживи его снова. Сделай это, Камень, если такова твоя воля. И сделай так, чтобы я нашел себе подругу и познал радость увидеть своих кротят, бегающих и резвящихся среди Камней, потому что за всю свою жизнь я лишь раз слышал детский смех — свой собственный, когда был кротенком. Сделай это, если такова твоя воля!

Карадок молился, а солнце пригревало его, и, хотя сам он не видел этого, шерстка его засияла на солнце, как никогда раньше, а он ждал момента, чтобы прикоснуться к Камню.

?

Пока Карадок ждет, мы должны идти дальше, в систему, название которой уже слышали раньше, но чьи заросшие травой тропинки и гордые Камни еще не посещали. Мы должны отправиться туда, чтобы засвидетельствовать начало жизни, посвященной Камню, начало жизни кротихи, которая в свое время будет поистине очень любима.

Если крот сможет выбрать день для посещения этого места, куда мы сейчас направляемся, пусть он выберет такой же июньский день, когда ярко сияет солнце и голубые колокольчики шелестят среди покрытой меловой пылью травы, а высоко вздымающиеся буки на холмах отбрасывают таинственные тени на древние Камни.

Это знаменитый Эйвбери, самая южная из систем, и его история такова и так огромна его святость, что не было бы ничего удивительного, выйди отсюда великий крот или кротиха.

Но теперь Эйвбери уже давно и жестоко страдает. Ибо сюда пришла чума, а потом вторглись грайки и убили большую часть взрослых последователей Камня, а молодняк совратили Словом, чтобы лишить души и достоинства.

Из всех летописей, описывающих вторжение грайков, мало найдется таких печальных, как посвященные Эйвбери, чьи молодые кротихи были принуждены жить с кротами Слова и рожать им детенышей, а радостные ритуалы, песни и танцы, исполняемые к смене времен года, подвергались издевательствам и насмешкам, и за их исполнение жестоко карали.

?

Но там, в тоннелях, где господствовали грайки, жила одна старая кротиха, помнившая времена до чумы и до Слова, а значит, помнившая сами Камни, и в Эйвбери она осталась последней, кто прикасался к ним.

Ее звали Виолета. К тому июньскому утру, когда Крота Камня в отдаленном Данктоне привели к Камню, она была совсем старой, и ее время близилось к концу. Она избежала казни и Покаяния, притворившись тупой и ничего не соображающей, но те немногие, кто хорошо ее знал, понимали, что эта кротиха значительнее, чем кажется, хотя и не догадывались насколько.

Грайки оставили ей жизнь, потому что она была хорошей нянькой для их кротят, держала малышей в чистоте, а в свое время дарила гвардейцам здоровое, крепкое потомство. Но потом, когда Виолета состарилась, грайки, считая, что ее плодовитость исчерпана, позволили ей удалиться вместе с немногими оставшимися в живых убогими местными кротами и кротихами. С кем она спарилась, никто не знает, но Виолета зачала детенышей, и в тот цикл сезонов, когда мы посетили Эйвбери, принесла свой последний приплод.

Старая кротиха растила малышей в надежде, что среди них найдется один или одна, с кем можно будет поделиться вечными секретами Камня. Но тот, на кого она надеялась, — сын по имени Уоррен — объявил, что станет гвардейцем, и она не смогла доверить ему то, о чем следовало молчать. Виолета знала, что Слово часто использует сыновей против матерей, такова уж его подлая природа.

Кое-как кротиха пережила зимние дни, и вот пришла новая весна, та самая, когда Уоррен нашел себе пару и завел детенышей. Виолете, видевшей все хуже и хуже, позволили навестить их, и когда она пришла и ощупала кротят своими сморщенными лапами, то ощутила милость Камня и поняла, что среди выводка есть одна, на кого пал свет Камня. Самочка, хорошенькая и крепкая, вскоре проявившая свою натуру, столь близкую и понятную Виолете, поскольку давным-давно, еще до прихода грайков, когда кроты свободно бегали среди Эйвберийских Камней, в дни своего детства она сама была такой же.