На исходе лета

— Скорее уж смерть, — возразил кто-то.

На него зашикали, потому что, какими бы странными ни казались слова Глиддера, была в них какая-то безмятежная уверенность.

— Слушайте, — спокойно продолжил он, говоря медленнее, словно ему все надоели и у него не было ни сил, ни желания много говорить. — Счастлив тот крот, который получает хотя бы четверть того, о чем мечтал, правда? Очень счастлив. Когда он добирается до конца своей жизни, лучше ему ни о чем не жалеть. В этом нет смысла! Он оглядывается и видит, как другие совершают ошибки или поступают правильно, и он думает, что когда-то тоже шел этим путем. Он надеется, что другие будут поступать правильнее, чем он. Если же этот крот дурак, то он будет навязывать другим свои советы, рассчитывая, что их примут. А быть может, он просто надеется, что кто-то из молодых кротов сделает то, на что у него никогда не хватало времени, — и удачи им!

Некоторые стали проявлять беспокойство, поскольку речь Глиддера замедлилась, а мысли где-то блуждали. Старик сказал достаточно, и, какую бы цель он ни преследовал, он ее давно достиг. Ему пора заткнуться и дать им заняться более важными делами… Но не все так думали. Среди присутствующих было немало таких, кто чувствовал, что слова Глиддера внушены ему Камнем, и эти кроты сдерживали нетерпение остальных.

— Кроты, — обратился к ним Глиддер, — когда я увидел, как затуманивается взгляд двуногого, я услышал начало Безмолвия. Обратите ваш взор туда, куда больше всего боитесь взглянуть, и, возможно, там окажется то, что вам больше всего хотелось найти.

После этих заключительных слов Глиддер умолк так же неожиданно, как заговорил, и обвел взглядом собравшихся кротов. Когда затих его голос, он как-то съежился и ослабел, так что Гауру пришлось снова его поддержать.

— Я сказал довольно, Карадок, я сказал все, что знаю. Камни пожелали, чтобы я рассказал вам об увиденном в Огвене. Остальное мы с вами знаем, и отныне я умолкаю. Сейчас я устал, и мне нужно поспать. А когда я посплю, мне понадобится помощь, так как теперь, когда я закончил, Огвен зовет меня обратно, чтобы мой дух снова стал свободным вблизи Камней, — так закончил Глиддер, и, хотя многое еще было сказано после того, как его увел Гаур, его речь отметила конец совещания.

Одни говорили, что он безумен, другие — что просто стар, а некоторые воодушевились. Но никто никогда не забывал его речь, поскольку, когда крот раскрывает свое сердце, как это сделал Глиддер, его слова живут долго, входя в жизнь тех, кто их услышал.

?

Позже Алдер, слегка кривя душой, попытался уговорить Глиддера, чтобы он не уходил.

— Так будет лучше для меня, — сказал Глиддер. — Пусть Гаур проводит меня домой. По пути я расскажу ему то, что помню о его родне. Если крот не знает этого, то он не знает ничего.

Алдер кивнул в знак согласия. Что же до Гаура, то он рад был пойти вместе с Глиддером и как-то странно растроган тем, что поведет своего дядю из Шибода, словно это было началом нового путешествия.

На следующее утро, когда другие кроты, прибывшие на совещание, начали уходить на восток, север и юг, эти двое выбрались на холодную поверхность западного Шибода и оттуда стали потихоньку спускаться к Кэпел-Куригу, направляясь к расщелинам Огвена. Карадок немного проводил их, и Гаур дал им попрощаться без свидетелей, скромно отойдя в сторону и углубившись в созерцание холмов.

Когда Гаур снова посмотрел в их сторону, Карадок уже удалился от них по росистой траве, направляясь к Мойл-Шибоду. Он не оглядывался.

— Кроту это и не нужно, — сказал Глиддер, верно истолковав мысли Гаура, — когда он живет в твоем сердце, вы вместе познали благословение Камня и однажды снова встретитесь.

Глиддер хихикнул, видя, что Гаур явно обескуражен, и продолжил:

— А теперь помоги мне вернуться в Огвен, где я найду покой, и я расскажу тебе о твоем отце и о твоих шибодских дядях, а также о том, что Алдер поведал мне о Триффане. В прошедшие кротовьи годы у нас было слишком мало времени для родни, слишком мало времени для Камня. А теперь слушай и не забывай поддерживать меня, а я расскажу тебе все, что знаю об одной кротихе из Данктона: она пришла туда, где ей не следовало находиться, — то есть на высокие склоны Шибода, — да еще в плохое время года, и стала рожать.

Все это случилось давным-давно, и начать нужно с крота, о котором ты никогда не слышал. Он был даже больше твоего отца…

— А как его звали? — спросил Гаур, глядя на длинную дорогу впереди и думая о том, что, поскольку Глиддер не может быстро идти, эта история поможет скоротать время в пути.

— Мандрейк, — ответил Глиддер, и, когда он произносил это имя, казалось, над ними прошла какая-то тень. Гаур обернулся и приготовился защищать себя и старика. Но там ничего не было — только голая скала да впадина на земле.

— Да, возможно, это был он. Говорят, дух его вернулся, после того как он умер перед Данктонским Камнем, а сейчас охраняет свою родню на этих вот склонах и следит, чтобы с ней не случилось ничего дурного. Итак, на чем я остановился?

— Мандрейк… — прошептал Гаур еле слышно, нервно озираясь. Интересно, кто кого защищает?

— Да, — снова начал Глиддер. — Он был моим и твоим родственником, и это был истинно шибодский крот. Я расскажу тебе эту историю так, как следует, чтобы она шла от сердца к сердцу, а ты когда-нибудь передашь ее своим детям. И скажи им, что они могут гордиться собой, потому что Камень с ними. Ты им это скажешь?

— Скажу, — заверил его Гаур, неожиданно расчувствовавшись. — Обязательно скажу!

— Тогда слушай, я начинаю. — И Глиддер начал рассказ, совершая свой последний путь к священным Камням, защищать которые было миссией всей его жизни.

Часть III. Наступление темноты

Глава восемнадцатая

Люцерн из Верна, еще не введенный в должность, но уже бесспорный Господин Слова, ужасный сын исчезнувшей Хенбейн, развращенный крот, любовь которого к другим и вообще к чему бы то ни было начиналась и кончалась им самим, — Люцерн из Верна был недоволен.

А это означало, что все вокруг должны были дрожать за свою жизнь и опасаться мучительной смерти. Там, где улыбался Люцерн, ни один крот не смеялся. Там, где смеялся Люцерн, другие кроты умирали. Там, где находился Люцерн, в воздухе нависала угроза, и те, кто предан любви и правде, были обречены.

?

Сейчас мы видим его в большой красивой норе, вырытой в песчаной почве Кэннока — системы на юго-западе от Темной Вершины. Перед ним, дрожа, стояли три последователя Камня, найденные в их убежище на Кэннок-Чейз. В их взорах горела слепая вера и преклонение перед Камнем, от чего Люцерна тошнило.

Однако, как ни велика была их вера, он с презрением заметил, что они испуганно поглядывают на двух кротов, стоящих по обе стороны от них. Значит, Камень не может защитить их от реальности.

Одним из этих двоих был гвардеец Друл, с огромными лапами и маленькими глазками. Люцерн нашел его в Киндер-Скауте, когда проходил через Темную Вершину. Друл совершил там бессмысленное убийство молодых кротих — последовательниц Слова, которых застали, когда они развлекались с последователями Камня. Это теперь Друл стал знаменитостью, а тогда его никто не знал. Однако Люцерн разглядел исключительное рвение, с которым тот исполнял волю Слова, в сочетании с абсолютной преданностью и коварством. Решив, что такой крот может ему пригодиться, Люцерн сделал Друла своим телохранителем. Друл вскоре стал тем, кому можно было поручить самые темные дела, не опасаясь, что слухи о них просочатся. Некоторые тайные задания Друла скрывались даже от Мэллис, и все, кроме нее, боялись этого зловещего крота. Люцерн находил какое-то извращенное наслаждение в том, чтобы наблюдать, как гораздо более умные кроты, чем Друл, угодливо улыбались ему и громко хохотали над его грубыми и тупыми шутками.