На испытаниях

– Экая консервная банка, - заметил Теткин.
– Так и дребезжит: дзы, дзы.

– Это же не пассажирская машина, - возразил ему длинношеий, длинноногий молодой человек с темными преданными глазами, похожий на мальчика-переростка.
– Машина строгая, военная, один металл.

– Эх, Ваня-Маня, а я и не знал! Спасибо надоумил!
– засмеялся Теткин.

Ваня Манин работал в седьмом институте и был известен тем, что всегда все всем объяснял. Называли его обычно Ваня-Маня.

– Да, комфортабельной эту машину не назовешь, - солидно сказал пухлый блондин в светло-серой рубашке, похожий на зрелый гриб-дождевик.

– А вы откуда?

– дружелюбно спросил Теткин.
– Тоже из семерки?

– Нет, я из двадцатого ящика. Инженер Джапаридзе.

– Будем знакомы: Теткин, из КБ Перехватова. А почему вы Джапаридзе?

– Вы имеете в виду мою белокурую внешность? Чисто случайно. Меня отчим усыновил, природный грузин. От рождения я, в сущности, Лютиков, а не Джапаридзе. А как там с условиями?

– Где?

– В этой вашей Лихаревке.

– Ничего. Жить можно.

– Я колбасы твердого копчения захватил.

– Правильно захватили.

Самолет пробил слой облачности и пошел горизонтально. Моторы ревели теперь ровнее, и ящики успокоились.

– Ну как, кончились ваши фокусы с набором высоты?
– спросил в пространство генерал Сиверс.

– Так точно, товарищ генерал, - ответил Скворцов.

– Отлично. Теперь можно и соснуть. Спишь - меньше грешишь.

– А мы вам не будем мешать разговорами?
– вежливо осведомился Ваня Манин.

– Сделайте одолжение, не стесняйтесь.

Все-таки разговор оборвался.

– Был у меня приятель, Коля Нефедьев, - сказал вдруг генерал Сиверс, не открывая глаз.
– Хороший человек, царство небесное, ровно десять лет тому назад погиб - в июле сорок второго. Так вот, Коля очень любил спать и относился к этому делу, можно сказать, профессионально. Называл он это занятие "сидеть на спине" и особенно любил спать под разговоры... Даже стрельба ему не мешала...

Генерал умолк.

– А дальше?
– спросил Теткин.

– Дальше ничего. Это я так рассказал. Просто захотелось вспомнить хорошего человека.

Все замолчали.

Самолет теперь шел спокойно, как утюг, время от времени плавно подныривая и опять выравниваясь. Становилось заметно свежо, металлические сиденья холодили. За бортом - минус тридцать пять.

– Один человек эквивалентен ноль целых три десятых секции отопления, сказал Теткин.
– Прошу товарищей дышать.

Майор Скворцов смотрел в окошко. Небесный пейзаж в круглой раме. Ведь сколько он летал, всю жизнь, можно сказать, был при авиации, а все не мог привыкнуть к этой картине, когда самолет летит над облаками, а они освещены солнцем. Край ледяной, фантастический, клубящийся. На горизонте дыбом встают снежные горы. А внизу, под самолетом, облака плавают, как льдины, как шуга на замерзающей воде. Между ними - голубые просветы. А если вглядеться - таинственно в этих просветах становятся видны затянутые дымкой земные подробности: дороги, овраги, леса, поселки. Словно все это утонуло и лежит на дне озера.

– Невидимый град Китеж, - сказал над ухом Скворцова подполковник Чехардин.

– Представьте, я сейчас об этом же думал, только не теми словами.

– Что слова?
– сказал Чехардин, своими чрезмерно светлыми глазами глядя на облака.
– Что можно ими передать, кроме самой элементарной информации? "Идет дождь, человек умер, самолет летит на высоте десять тысяч метров" такие вещи с грехом пополам словами передаются. А попробуй объясни: что здесь красиво? Почему красиво? Кроме "Ах, как!", ничего не скажешь...

– Я рад, что вам понравилось, - сказал Скворцов, польщенный, словно бы был хозяин всем этим облакам.
– А вот когда будем к Лихаревке подлетать, вы не пропустите. Такая там красота, что... словом: "Ах, как!" Воды километров на сорок - пятьдесят, и это все изрезано, с рукавами, островами, протоками... Пойма реки Машуган, знаете?

– А я видел, - сказал Чехардин.
– Я уже не первый раз.

– Ну и как там в Лихаревке - ничего?
– спросил Джапаридзе.

– Вполне ничего, - ответил Скворцов.
– Впрочем, вру. Летом ничего, а зимой трудновато. Мороз градусов тридцать, ветер пятнадцать - восемнадцать метров в секунду. Один раз у нас ветром гальюн снесло, так называемый туалет. Прихожу утром - будки нет, одни кучи. Ветер такой, что сквозь кирпичную стену продувает, честное слово. Приходишь домой после пурги, а в углах - сугробики.

– Плохое качество строительства, - пояснил Манин.

– А что там есть замечательного?
– спросил Джапаридзе.

– Свиньи, - засмеялся Теткин.

– Да, - поддержал его Чехардин.
– Пожалуй, самое замечательное в Лихаревке - это местная порода свиней. Высокие, поджарые, на длинных ногах... Сразу не поймешь, свинья или борзая. Воинственные, боевые свиньи... Дерутся на помойках, визжат, кусаются... Какой-то свиной цирк.

– А их хозяева не кормят, - сказал Теткин.
– Там считается, что свинья сама себе найдет пропитание. Вот они и трудоустраиваются - на помойках.

– А съедобные они?
– поинтересовался Джапаридзе.

– Относительно, - ответил Скворцов.
– Мясо рыбой воняет. Я-то неприхотлив, для меня любое органическое вещество съедобно, а другие обижаются.

– Братцы, что я вам расскажу по случаю этих свиней, - вмешался Теткин.
– Купил я однажды такой свиньи окорок и сильно на нем проиграл. Я тогда ухаживал за одной местной, ничего была женщина, как же ее звали?.. Кажется, Настя.

– Нина, - подсказал Скворцов.

– Не путай, Нина - это в другой раз. А на этот раз была Настя, я теперь твердо вспомнил. Позвала она меня в гости. Я, конечно, волнуюсь. Купил плодоягодного, того-сего, мелкого частника в банке...

– Частика, - поправил Манин.

– Ну, все равно - частика. И, как последний аккорд, решил ее поразить взял на рынке целый свиной окорок. Иду к ней нагруженный. Вручаю окорок: "Зажарь, Настенька". От великодушия еле жив. А она даже не поразилась. Понюхала. "Так и есть - рыбой воняет". Представляете? Я до того разочаровался, что взял плодоягодное и ушел. Так ничего у нас и не вышло.

– А отчего они рыбой пахнут?
– спросил Манин.

– А черт их знает. Может, они сами рыбу в реке ловят. С них станется. Такие свиньи на все способны.

Джапаридзе слегка порозовел и, стесняясь, спросил:

– А как там в области напитков?

– В этой области как раз неважно, - ответил Скворцов.
– В городке, сами понимаете, продажа запрещена, а в самой Лихаревке - одно плодоягодное, вино в высшей степени не вдохновляющее. Кстати, неудачи Теткина в любви надо на восемьдесят процентов отнести за счет плодоягодного. Выпив такого вина, женщина...

– Оставь свои пошлые намеки, - сказал Теткин.
– Для тебя нет ничего святого.