На краю одиночества

– Никакой, – вполне спокойно согласился Глеб, только светильники словно поблекли, темно стало, сумеречно. И Анна повела плечами, силясь избавиться от нехорошего ощущения. Будто тьма с той стороны мира выглянула. – Мы больше вас не побеспокоим…

Мастер все же всхлипнул.

Анна же положила руку на плечо мужа.

– Он не виноват, – сказала она, когда дверь салона закрылась за ними. И кажется, на замок, а на двери возникла табличка с извинениями.

Мол, сегодня салон закрыт.

– Никто в таких случаях не виноват, – Глеб дернул шеей. – Извини, но… просто… здесь неспокойно.

И вправду неспокойно.

На них смотрели. Оборачивались. Останавливались, провожая взглядами, в которых Анне виделось недоумение. Вот девушка, охнув, спряталась за широкие плечи парня, по виду мастерового. А тот стиснул кулаки, шагнул было, но…

– Возможно, – тихо заметила Анна. – Нам следует воздержаться от посещения кондитерской…

Глеб чувствовал чужую ярость.

Ярость – своего рода та же тьма. И ненависть. И страх. Темные эманации заполняли город, подстегивая сами себя. И люди, оказавшиеся в центре созданной ими же бури, терялись. Еще немного, они вовсе ослепнут и оглохнут, позабудут и про закон, и про такую нелепицу, как человечность.

Страх… уродует.

Он заставляет брать в руки вилы и молотки.

Он нашептывает об очистительном огне, который спасет.

Он требует действовать немедля, пока… воображение толпы с легкостью создает чудовищ, а они еще больше пугают людей. И как знать, кого Глеб увидит завтра у ворот своего дома.

Этого ли паренька, у которого только-только начала пробиваться борода, и он, гордый осознанием собственной мужественности, вычесывает ее, смазывает воском.

Эту ли женщину, пухловатую, с округлым лицом, на котором застыло выражение одновременно величайшего удивления и некоторой растерянности. Она растопыривала руки, будто заслоняя от Глеба двоих рыжих мальчишек.

И мальчишки придут.

Эти не со страха, а из любопытства.

А вот та мрачная пара в мятых костюмах точно будет. Они следят за Глебом неотрывно, и он видит, как сжимаются кулаки. Сухонький старичок, напротив, отступает в тень. Он стар и опытен, он видел немало на своем веку, а потому не готов рисковать. Возможно, ныне же вечером он отбудет из города, предпочитая переждать тревожное время в гостях.

Анна остановилась.

Поднесла руку к голове и пожаловалась.

– Болит, наверное, солнце…

Солнце пекло немилосердно, будто спешило выжечь тьму из города, но та отступала, пряталась в тень редких деревьев, заползала под лавки и юбки, цеплялась за зонты дам и часы кавалеров.

– И кружится… надо было зонт брать, – Анна остановилась. – Погоди, мне просто… перевести дыхание.

Ее проклятье молчало.

Да и тьма знала, что она здесь не при чем. И стало быть, действительно солнце? Или усталость? Или нервы последних дней?

Анна присела на лавочку.

– Может…

– Нет, сейчас пройдет. Иногда случается. Я всегда была такой. И тетка, помнится, ворчала, что я немочь бледная. Она-то загорала, и отец смуглый, а я открытое солнце плохо переношу. Почему они тебя ненавидят?

Глеб сел рядом.

Цвели… какие-то цветы цвели в плетеных корзинах, подвешенных под крышами. И на клумбах. В тени куцых деревец, закрытых коваными решетками, судя по виду совсем недавно поставленными.

Было почти мирно.

– Потому что боятся. Страх заставляет людей делать глупости.

Ее рука была холодной.

Да и сама Анна казалась более бледной, нежели обычно. И Глеб коснулся ее лба. Жара вроде бы не было.

– Может, к целителю заглянуть?

Анна покачала головой, а после положила эту голову на плечо Глебу и призналась:

– Я просто устала и вот…

– Давай, я отправлю тебя в Петергоф? Сегодня же вечером.

– А бал?

– В бездну бал. Как-нибудь справимся.

Анна вздохнула и сказала:

– Не справитесь. И… я должна там быть.

– С дедом я тоже поговорю. Нечего втягивать мою жену во всякие авантюры.

– Не хмурься, – она, будто позабыв, где находится, провела пальцам по его губе. – В эту авантюру меня втянули, похоже, еще до моего рождения.

Глеб поднял ее руку.

Светлое, почти белое кольцо на белой коже.

…в Петергофском отделении «Центрального имперского» он арендовал сейф. Кое-какие документы, из тех, которые не следует хранить дома.

Матушкины украшения.

Их бы передать жене, но Глеб понял, что не сможет. Пусть и роскошные, порой безумной стоимости – отец никогда-то не был жаден, – они казались ему проклятыми, замаранными той уродливой страстью, которой Глеб не желал касаться.

Как и родовых перстней.

Женский, тоже тонкий и хрупкий, изящной работы, и мужской, более широкий, украшенный черным алмазом.

…его передали Глебу после похорон.

А он не нашел в себе сил прикоснуться. Все казалось, что в камне прячется нечто, способное проникнуть в его разум, завладеть, изуродовать его.

Нет, пусть лежат.

И плевать на обычай.

На…

…этот взгляд заставил обернуться.

Глава 22

– Премного рад видеть вас, – Олег Холмогоров приподнял соломенную шляпу. – Признаться, в этом городе до отвращения немного людей, с кем можно хоть словом перемолвиться…

– Добрый день, – Анна улыбнулась.

И руку протянула.

Ее приняли. Коснулись. Поднесли к губам, запечатлевая поцелуй, пожалуй, слишком уж долгий для того, чтобы это было приличным. И когда ее все же отпустили, Анна с некоторой несвойственной ей поспешностью убрала руку за спину.

И Глеб ощутил ее недовольство.

Оно вызвало немедленное желание переломать Холмогорову тонкие паучьи будто бы пальцы.

– Вижу, вы решили прогуляться? Весьма рад. Может быть, составите компанию? Собирался выпить чаю, но в одиночестве, сами понимаете, не то… я, конечно, умею ценить одиночество, однако сегодня день не располагает. Ольга говорила, что где-то здесь приличная кофейня…

– Кондитерская, – поправила Анна.

– Не суть важно, – Олег оперся на трость.

Светлый костюм в узкую голубую полоску. Соломенная шляпа. Цветок в петлице. Из украшений – родовой перстень с камнем. Он смотрелся весьма гармонично, а вот Глеб ощутил себя чужим. Курортные города избегают темных красок.