На кресах всходних

Буткевич и Рамазан с помощниками уже успели вскочить, но тут раздался болезненный, но при этом неожиданно резкий и властный голос Бобрина:

— Сидеть!!!

Литвинов в этот момент оборачивался, а Зенон в тот же самый момент выпустил из левой руки мешающий ему «шмайссер» сержанта, передергивал затвор своего ППШ.

— Отставить! — опять не своим голосом крикнул Бобрин.

Но теперь его никто не послушался: выстрелили одновременно и сержант, и Зенон.

ЭПИЛОГИ

1

8 мая 1945 года. Раннее утро.

К старой кирхе примыкал большой, огороженный каменной стеной двор. Там их всех и поместили. Штаб дивизии располагался в трапезной храма, где на стенах золотой полустершейся краской были нанесены имена всех предыдущих настоятелей и годы их службы.

Британский капитан, командовавший конвоем, отдал честь полковнику Крамаренко и пожал на прощание руку. Он был рад, что удалось избавиться от этой обузы. Вормсдорф, судя по всему, попадет в зону ответственности Красной армии, поэтому пусть сотня коллаборационистов, оказавшаяся в руках британцев на городском вокзале, будет трофеем русских.

Пастор, стоявший в сторонке и с тоской наблюдавший за сценой профессионального прощания представителей союзных армий, был монументом тихой скорби. Полный, седой человек в старой сутане медленно перемещал пальцами черные горошины четок и что-то шептал бесшумными губами.

— Порхневич! — крикнул полковник, все еще глядя вслед укатывающему джипу.

К нему тут же резво подошел молодой младший лейтенант в выцветшей, застиранной, но чистенькой форме. Полковник, не повернув головы, сунул ему сложенные вдоль листы бумаги:

— Список.

— Так точно.

— Давай этим заниматься будешь ты.

Младший лейтенант без всякого азарта заглянул в бумаги:

— А что мне с ними делать?

— А я откуда знаю? Опроси. Я доложу выше. Боевых задач перед нами на сегодня не стоит. Мы поцеловались с товарищем Монтгомери, постоим пока так.

— А чего мне у них спрашивать?

— Ну-у, кто такой, чего, откуда... Не знаю.

— А может, так: особый отдел прибудет — и сдадим?

Полковник потер подбородок:

— Нет, надо как-то... Особый отдел будет... А ты... опроси, Василь.

Младший лейтенант вздохнул.

— Ничего, привыкай. подозреваю, что такой работенки у нас в ближайшее время будет.

Василь Порхневич покосился на зажмурившегося пастора, прикидывая, очевидно, ждать ли от него какой-то помощи. А какой?

Полковник сел в свой «виллис» и махнул водителю: туда!

Младший лейтенант подозвал двух бойцов из группы, что курила на ступеньках у входа в кирху.

— Слушай, Матвеич, — обратился он к одному из них, тому, что постарше, выполнявшему на данный момент обязанности старшины роты. — Ты погляди там, крупы какой-никакой нет? Надо бы им каши сварить.

— Им?

— Сам понимаешь.

— Погляжу. — старшина перевесил свой ППШ на плече стволом вниз.

Василю Порхневичу очень не хотелось разговаривать с этими, что собраны в церковном дворе. Неприятный приказ он получил. И не догадывался, насколько неприятный. Это же целый день со всякой швалью... К тому же список был, естественно, написан по-английски, сиди теперь выворачивай язык.

Нашел комнату — пустую, с решеткой на окошке и распятием на стене. Принесли стол, стул. Велел заводить к нему по одному, сообщал бойцам, назначенным в конвой, фамилию.

Уже после третьего гада стало младшему лейтенанту ясно: работа его лишена всякого смысла. Эти перепуганные, заискивающие или, наоборот, замкнувшиеся люди безбожно врут. Все оказались в своих поганых рядах случайно, судьба запихнула, в казнях и вообще репрессиях — не дай бог, не участвовали. Уже давно осознали, что Гитлер сволочь, да только как удерешь — пуля в спину. Прямо хоть жалей их. Тут были в основном власовцы, все как один канцелярские, по их словам, крысы и оружия в руки не брали. Были украинские националисты, эти и не пытались скрыть, что ненавидят, вернее, пытались, да никак не получалось.

Ничего, сказал себе Василь, приедут настоящие опера, те возьмут их в допросную разработку, их пустой болтовней не накормишь. Чем дальше, тем опрос становился формальнее и быстрее. Перевернув третью страницу, младший лейтенант прочитал очередную фамилию:

— Порх... — и заперхал. Господи! Прочитал про себя, озвучил. Не может быть! Стрельнул глазами в бойца, тот ждал очередного имени. Младший лейтенант откинулся на спинку, пару секунд посидел с закрытыми глазами, вроде как устал. Потом снова наклонился над списком в надежде, что верхняя фамилия испарится. Но нет, делать было нечего.

— Порхневич.

Боец мигнул, поставил винтовку прикладом на носок сапога и наклонился вперед.

— Не понял?

— Не понял.

— Порхневича сюда. Иди.

У двери боец оглянулся. Взгляд офицера толкал его: иди!

Брата Василь узнал сразу, несмотря на то что прошло больше четырех лет и Веник сильно, очень даже сильно изменился. Выглядел еще и старше своих лет. В кургузом пиджачке с выгрызенным локтем, в ботинках без шнурков, с торчащей длинной, бледной шеей, на которой голова с сумасшедшими глазами. В них то ли веселый ужас, то ли нервная радость.

— Здравствуй, братка!

Василь чувствовал взгляд бойца — очень-очень заинтересованный. Под этим взглядом не очень-то разгуляешься.

— Ты не думай, на мне крови нет.

Младший лейтенант поморщился. Так говорили все, и про всех он точно чувствовал: врут. Теперь так говорит брат. Родной брат Вениамин.

— Я был в белорусской Самообороне, нам оружия вообще не давали.

Чтобы что-нибудь сделать, Василь поставил галочку против своей фамилии в списке.

— Ты, я вижу, офицер. Поздравляю. И ордена...

Но спросить что-то надо.

— Что ты знаешь про наших?

Веник виновато поморщился:

— Я ж с ними не был, я ж в Гродно был, а потом в лагере. В концлагере. Я в концлагере был, Василь, в Голынке.

Внутри у офицера что-то дернулось, надежда на привязи.

— В концлагере?

— Да, да, полгода почти. Чуть не сдох.

— А как...

— В Самооборону — это случай, ты что думаешь, не-ет. Там и оружия не предусмотрено, нам не давали. Прокламации, Беларусь независимая.