На круги своя...

Рядом с ней было как-то особенно легко, и ему нравилось быть с ней. Лешая дикарка, свободная и непосредственная, жила согласно своим правилам. Она не верила ни в какого Ожта, не выводила кругов в воздухе и не целовала круглых медальонов. Когда он попытался объяснить ей, что такое Скверна, являющая собой все зло, кто такой Ожт, создатель и повелитель всего живого, она лишь рассмеялась.

– Трава растет, потому что ей хочется расти к солнцу, а не потому что ей кто-то это велит.

В этом была вся Айя. Она делала то, что велело ей ее желание, а не священнослужитель, община или родители. Он ей завидовал и восхищался. Сын старосты был в подчинении отца и общественного мнения, а она была свободной, и эта бившая через край свобода рядом с ней наполняла и его.

– Ты задержался.

– Нужно было уладить пару дел.

– Каких? – каждый раз спрашивала девушка, но Калеб о своей жизни рассказывал ничтожно мало.

– Я принес тебе кое-что.

– Что же?

– Посмотришь потом, – протянул он ей кулек, перетянутый грубой колючей нитью.

– Мне уже нужно идти, – опустив голову, грустно сказала девушка. – Увидимся завтра?

– Завтра?

– Да… – Айя виновато посмотрела на готового обидеться Калеба. – Ты пришел слишком поздно. Сегодня мне нужно побыть с отцом.

– Ты проводишь со мной времени куда меньше, чем с ним.

– Хм… Не говори так.

Они замолчали.

Айя крепко задумалась над мыслью, что прежде даже не возникала в ее голове. Вся ее жизнь протекала в лесу подле отца. Существовали лишь они вдвоем. Заботились друг о друге, и она никогда не представляла, что может быть иначе. Теперь в ее жизни появился Калеб. Ей нравилось быть с ним, нравилось разговаривать с ним. Она ощущала странное воодушевление, от которого была готова вопить во всеуслышание, и порой очень сожалела, что не может остаться и побыть с ним подольше… Для чего?

Порой в ней просыпались странные желания. Ей хотелось обнять его, и если сначала она держалась от него подальше, то в их последние встречи нарочно искала повода прикоснуться к нему. Гаэлле говорила ей, что после того как в храме в круг вводят молодого мужчину и девушку, они становятся неразлучны и могут возлежать на ложе. Прежде она не очень хорошо представляла себе, для чего было нужно лежать в обнимку, зная лишь, что так получаются дети, но недавно…

Ей отчетливо вспомнилась та женщина с изогнутыми бровями и приоткрытыми лепестками алых губ. Вспомнились переплетенные тела, и мужчина, прижимавший ее к себе. Их плавные движения. Искоса она поглядывала на Калеба и, думая об этом сплетении тел, краснела и хмурилась… Может быть… Она могла быть на месте той женщины, а на месте целовавшего ее мужчины… Калеб. От этих мыслей ей становилось страшно, но это не останавливало ее, и она вновь шла к реке для встречи с ним. Голос матери-природы все отчетливее шептал ей о желаниях, обретавших все более четкую форму с каждой последующей встречей. В отважной охотнице просыпалась женщина, слабая и нежная, и она сама не замечала, что начинает двигаться, думать и говорить по-другому.

– Может быть… – буркнула она, стыдливо отвернувшись.

Айя передумала уходить, решив, что с отцом ничего не случится, если она побудет с Калебом чуть подольше, и юноша воспрял духом.

– Ты знаешь загадки? – видя сомнения девушки, Калеб решился удержать ее проверенным способом.

– Загадки?

– Да. – Он уселся под свой пень, хлопнув рукой подле себя, и девушка, погодя, присела напротив, облокотившись на его колено. – Это когда ты говоришь о какой-то вещи, не называя ее, а тот, с кем ты говоришь, должен угадать. Например… Его бьют – он говорит, а висит – молчит.

– Когда кого-то бьют, он кричит.

– Нет. Ты не поняла… В этом спрятана какая-то вещь. Подумай… Что висит без звука, а впрочем… Это колокол, – пояснил он, боясь, что про колокол девушка, живущая в лесу, не догадается. – Когда его бьют, он говорит. – Тут лицо Лешей просияло, и она протяжно выговорила «А». – Но если его не трогают, он висит и молчит. Например… На одной ноге стоит, сто рук имеет. Это дерево…

– Кажется, я поняла.

– Тогда… Твоя очередь.

– Загадка… Когда холодно – голые, когда тепло – одетые.

– Это просто. Деревья. Моя…

– Нет! Дай еще… – Схватила она его за руку и сжала в своей. – Днем спит, а ночью со всеми соглашается.

Калеб почему-то подумал о вдове, к которой наведывался Томми, и это сбило его с верной мысли. Он задумался непростительно долго, и Айя победоносно задрала нос.

– Это Филин! У-гу, у-гу. – Перекривляла девушка ночную птицу, рассмеявшись.

– Теперь моя очередь, но… Если ты не угадаешь, то…

– То?

– То… Сделаю кое-что.

– Кое-что? – девушка подозрительно нахмурила брови.

– Хм-хм… Испугалась? Так и думал…

– Даже не думай… Я ничего не боюсь! Ну. Загадывай свою загадку.

Калеб будто знал, что так она и скажет. В этом была вся она, и он, немного подумав, загадал ту загадку, с которой надеялся взять свой приз.

– Поет, но не птица. Охотится, но не волчица. Крадется, но не кошка. Стреляет, но не ружье.

– Поет… Стреляет. – Айя подумала про свое несменное орудие. Когда она отпускала стрелу, тетива будто пела. – Охотится. Охота! – подтвердила она свою догадку. – Это лук и стрела?

– Нет.

– Погоди… Крадется, охотится. Поет… Стреляет. – Айя перебирала всех лесных зверей, которых знала, но стрелять их них точно никто не мог. Может, этот кто-то был вовсе не из леса? Верно! Красться, петь, охотиться и стрелять мог какой-нибудь охотник из деревни. – Это охотник? Человек?

– Хм… М-м-м… Нет. Но это было близко. – Калеб приблизился к сидевшей перед ним девушке, и еще думающая над верным ответом, она не сразу поняла, что он приобнял ее за талию.

– Дай подумать… – засмеявшись, она попыталась отстраниться, но он лишь покрепче перехватил ее, прижав к себе, и она в миг забыла о загадке. – Калеб?

– Это ты… Закрой глаза.

Он мягко улыбнулся. Взгляд у него стал масляным, и ей вновь захотелось и убежать, и остаться. Впервые он был так близко, и от неведомого испуга она уперлась руками в его плечи. Чего она боялась? Чего хотела? Казалось, девушка потерялась и теперь лишь беспомощно смотрела на своего… Кто он? Кто он ей? Разве сама она не грезила ночами о том, что окажется так близко к нему?

Щеки у нее зарделись. Лицо его было близко-близко, и она видела желтые лучики в его голубых глазах, которые прежде не замечала. Он смотрел на ее губы, и ей казалось, она знает, что сейчас произойдет. Напряжение в ее конечностях спало, и лесная дикарка, томно прикрыв глаза, обмякла в объятиях, позволяя целовать прежде не обласканные уста.

Губы у нее были мягкими и нежными. От нее пахло лесом, хвоей. Пробиравшееся сквозь листву солнце золотило темно-каштановые растрепанные волосы, как и в тот день, когда он впервые ее увидел. Рука его переместилась на девичью талию, задрав мешковатый жилет. От него ее отделяла лишь льняная рубашка, и он чувствовал, как пойманным в силки зверем бьется ее сердце. Поцелуи его стали более пылкими. Рубашка ее задралась, и, обжигая ее шею разгоряченным дыханием, Калеб сжал ее грудь. Она было попыталась одернуть его, но он оказался настойчивей, и она покорно опустила руку.