На Лене-реке

— Здесь пойдет, — отвечает Егор Иванович, — там не пойдет. Деревья не пустят.

— Что эти деревья, — возражает Василий, — их, как прутики, сломает. Вон льды какие. Каждая льдина в улицу шириной.

— Одно дерево сломит, — кивает головой Егор Иванович, — два сломит, сто сломит. Весь лес не сломит, — и строго говорит товарищу: — Хватит разговоров, Василий. Сейчас слушайся меня, старика. Спорить после будем. Дома. Когда живые вернемся.

Он поворачивается и прямо по воде быстро идет к лодке. Василий следом за ним.

Они едва успели. Озеро, образовавшееся в низине, где росла ивовая роща, соединилось с руслом реки, и по нему уже начало пробрасывать первые льдины. Их было еще немного, плыли они тихо, несмело, но самое их появление было грозным предупреждением. С каждой минутой уровень воды повышался, течение усиливалось, льдины плыли быстрее и чаще.

Наконец пошел сплошной крупный лед.

Егор Иванович провел лодку к нижней опушке рощи и протолкнул ее между тесно растущими деревьями.

— Здесь и будем отсиживаться? — спросил Василий.

— Здесь. Только еще поработать придется.

Василий удивленно посмотрел на него.

— Держись за сук. Снесет, — коротко сказал Егор Иванович.

Он снял стеженку, пошарил на дне лодки и достал топор.

Короткими, без большого размаха, но резкими и сильными ударами Егор Иванович надрубил ближайшее к корме дерево и, точно уловив момент, когда оно, дрогнув, начало крениться набок, быстрым толчком направил его в сторону от лодки. Вершина дерева с шумом ударилась о воду. Всплеснулись брызги. Егор Иванович одним ударом отсек упавший ствол от пня и оттолкнул его.

Покачиваясь на воде, талина медленно поплыла, удаляясь от лодки.

Старик срубил еще несколько деревьев, и теперь лодка стояла среди высокой чащи, как бы в бухточке, окруженная частоколом темно-серых пней.

— Зачем ты это? — спросил Василий.

— Большой лед пойдет, зажмет с боков. Согнет тальник. Может лодку потопить, — ответил Егор Иванович.

— Так надо было ниже рубить. А то пеньками зажмет.

— Пеньков через час не увидишь, — усмехнулся старик. — Под водой будут… Давай-ка лучше чайку сварим.

— Чайку? — протянул Василий, и ему подумалось: «Смеется он надо мной, что ли?»

Но Егор Иванович осторожно разобрал поклажу на середине лодки, разровнял ладонью грудку песка, лежавшую на дне, и, покрыв ее железным листом, весело произнес:

— Тут и будем чай варить.

Скоро на листе запылал крохотный костер, а над ним на таловой жерди, положенной на борта лодки, покачивался пузатый закопченный чайник.

2

Ночь. В сизой темноте стволы деревьев, густо обступивших лодку, сливаются и кажутся сплошной черной стеной. Резкий треск доносится издали и тревожит дремоту Василия. Он поднимает голову и осматривается.

Лодка, вздрагивая под напором течения, тихо покачивается на темной воде. Позвякивает цепь, которой лодка привязана к дереву. По певучему плеску воды о борт лодки Василий догадывается, что течение стало еще быстрее.

Треск повторяется снова.

— Что это? — тревожно спрашивает Василий.

— Лед. Дерево жмет. Ломает, — отвечает Егор Иванович, раскуривая трубку.

Когда глаза Василия привыкают к темноте, он видит, что частокол пеньков, окружавших лодку, исчез.

Василий закуривает папиросу, но, сделав несколько затяжек, с раздражением бросает ее в воду.

— Эх, и ругаю же я себя, зачем поехал! Зачем поехал!

— Не тужи, Василий. Живы будем, — успокаивает его Егор Иванович.

— Не про то я, — хмурится Василий, — о доме тревожусь. Коли такая вода, Рабочую слободу может затопить. Как там Таня одна с ребятами? Подумать страшно.

— Почему говоришь — одна? Кругом люди живут. Разве не помогут?

— Тут своей беды каждому хватает. Где с другими возиться? Ах, нехорошо получилось!

Егор Иванович посмотрел на понурившегося Василия, выколотил о борт трубку и медленно, тихим голосом заговорил:

— Неправильно думаешь, Василий. Совсем неправильно. Зачем так плохо про людей думаешь? Разве нет хороших людей?

Егор Иванович снова набил трубку, раскурил и продолжал:

— Вот послушай, расскажу, что со мной было. Давно было. Когда в нашей северной стороне гражданская война была. Я в отряде у Деда был. Слыхал про Деда?

— Слыхал, — кивает головой Василий.

— Вот послали меня в разведку. Белые село занимали. Надо узнать: сколько, какое оружие. Я винтовку оставил, ремень солдатский, фуражку снял, пошел в село. Весь день проходил, все узнал. Думаю, ночью уйду. А вечером меня схватили.

— Схватили!

— Схватили. С белыми был наш тойон Хаптагусов. Он меня узнал.

Егор Иванович разжег потухающую трубку, сделал несколько затяжек и прокашлялся.

— Долго допрашивали. Били много. Ногу сломали. Голову разбили. Бросили в сарай. Сколько пролежал в сарае — не знаю. Ослабел. Крови много вытекло. Без памяти лежал. Ночью шум услышал, проснулся. Открыли дверь, еще человека бросили. Закрыли дверь. Я слышал их голоса. «Ключ обронил, — говорит один, — помогай искать». Другой говорит: «Кого запирать? Один уж сдох, — это про меня он сказал, — и другой до утра не выживет». И ушли оба… Когда тихо кругом стало, человек подполз ко мне. Ощупал меня, губами к уху прижался и тихо говорит: «Егор, это я. За тобой пришел». Я ушам своим не поверил. «Кто ты?» — говорю. А он шепчет: «Это я, Василий».

— Василий!

— Да. Василием его звали. Он меня в отряд привел. За меня ручался. Винтовку мне в руки дал…

«И тебя словили, Василий. Вместе помирать будем», — говорю ему. А он говорит: «Зачем помирать? Жить будем. Я за тобой пришел. Идти можешь?» — «Не могу, — отвечаю я, — били меня очень». — «И меня били, да надо уходить. Не уйдем, утром прикончат». — «Не могу, Василий, ногу сломали. Уходи один».

Обругал он меня за такие слова:

«Где стыд у тебя? Дружбу нашу забыл».

Взял он меня на спину и пополз. До леса, как червяк, по земле полз. Сам раненый, избитый. Кровь везде. В лесу полежали, отдохнули. Донес меня до реки. Бревно в воду столкнул, меня привязал. Сам рядом. Так поплыли вниз по реке: к своему лагерю. Утром у своих были…

Егор Иванович умолк.

— А товарищ этот, Василий, жив теперь? — спросил Парамонов.

— Жив.

— Где ж он теперь?

— В нашем городе. Ты его знаешь. Большой человек стал. Секретарь горкома.

— Еремеев! Василий Егорыч!