На Лене-реке

— Загонщики есть — рыба будет, — удовлетворенно произнес Федор Иванович.

И словно в ответ на его слова около самой мотни закипела вода. Стайки мелкой, блестящей серебром рыбешки выпрыгивали из воды, пытаясь вырваться из невода.

— Почуяли. В неводе щука ходит, — сказал Сычев.

— И не одна, — добавил Егор Иванович.

И тут же что-то резко ударило в крыло сети, и в неводе заметалась крупная рыба.

— Выпрыгнуть хочет, — засмеялся Федор Иванович, — опоздала, голубушка, мелкое место, разгон негде взять.

— Видно, не одна опоздала, — сказал Луговой, указывая на вздувшуюся пузырем мотню.

Он стоял в стороне, с интересом наблюдая притонение, браться за невод он не решался, опасаясь, как бы не напортить чего в этот ответственный момент. Какая-то крупная рыба, видимо щука, с такой силой всплеснулась в мотне, что Андрею показалось — мотня лопнула, и он, увязая в илистом песке, кинулся в реку, не чувствуя воды, заливавшейся в сапоги. С другой стороны на помощь подоспел Калугин, и, приподнимая полную трепещущей рыбы мотню, они помогли выволочь ее на берег.

Улов был богатый.

— Вот это щука! — восторгался Андрей, пытаясь вытащить из мотни извивающуюся рыбину толщиной в доброе полено.

— На полпуда потянет, — поддержал Сычев. — Только так щуку не берут, Андрей Николаевич, вырвется, и поминай как звали. Перво-наперво надо ей лен сломать, — Он сдавил правой рукой щучью голову, ловким движением надломил ей хребет, и щука сразу затихла. Андрей попытался проделать то же со второй щукой, но очень неумело. Щучья голова выскользнула из его руки, щука упала на мокрый песок и, подпрыгивая, скатилась в воду. Даже спокойно стоявший Луговой рванулся к воде. Но щуке не удалось спастись. Андрей, сделав рывок, как вратарь, берущий низкий, пробитый в самый угол ворот мяч, шлепнулся в воду и придавил рыбу туловищем. Все невольно расхохотались, когда он поднялся, с головы до ног покрытый мокрым илом, но торжествующий, крепко ухватив под жабры беспокойную рыбу. Правая рука была в крови: когда он пытался ухватить щуку за голову, острые щучьи зубы пропороли кожу ладони в нескольких местах.

— Боевое крещение, — сказал Федор Иванович, — теперь, значит, заправский рыбак.

— Ручку-то как поранили, товарищ директор! — приторным голосом посочувствовал Артемий Седельников, только что подъехавший на небольшой лодке.

Андрей посмотрел на него, но ничего не ответил.

— Несподручное для вас занятие, — вздохнул Артемий, — мужицкое это дело.

— А я что же, баба? — не вытерпел Андрей.

— И что это за рыба, — как бы не расслышав реплики Андрея, продолжал Артемий, — сказали бы мне, что рыбкой интересуетесь, я бы вам стерлядочку доставил.

— Стерлядочку? — переспросил Федор Иванович. — Откуда они у тебя? Ты ровно с ельцовыми сетями ехал.

— Самолов, — сказал Егор Иванович и указал на большой деревянный наплав, едва видневшийся на быстрине за песчаной косой.

— Запрещенной снастью рыбу калечишь! Одну поймал, десять загубил, — строго сказал Федор Иванович.

— Экой ты жадный, — пытаясь усмехнуться, возразил Артемий, — рыбы в реке пожалел. Твоя она, что ли?

— Кабы только моя, это бы полбеды… Общественное добро, и губить его никому не положено. Ты не маши рукой, я тебе дело говорю. Увижу еще раз у тебя эту вредную снасть, сам в рыбнадзор сообщу!

Андрею в спортивном азарте все способы ловли казались допустимыми, и он уже хотел вступиться за Седельникова. Но Луговой поддержал Сычева:

— Правильно, Федор Иванович! Советские законы надо уважать. Не так ли, товарищ Седельников?

Артемий невнятно пробормотал что-то в ответ и быстро удалился.

Разохотившийся Андрей собирался продолжать рыбную ловлю, но Егор Иванович остановил его:

— Не надо. На уху всем хватит, а больше к чему? Дни стоят жаркие. Пропадет рыба.

Все согласились с ним.

Уложили невод и поплыли к общему табору.

3

Хорошо на реке летом.

День ясный, безветренный и поэтому особенно жаркий. Солнце палит нещадно. На небе ни единого облачка, и все оно, от горизонта до зенита, чистого, глубокого и предельно прозрачного голубого цвета: таким небо бывает только в погожие летние дни.

Белый песок, промытый обильными весенними дождями, сверкает на солнце. Густая тальниковая поросль, тесно обступившая пляж, одета свежей листвой. Сейчас она сочного зеленого цвета, как молодая, только что пробившаяся травка; позднее мелкие белесые ворсинки покроют нижнюю поверхность листьев, и зелень их приобретет сероватый оттенок.

Но это будет позднее, в середине лета, а сейчас все вокруг, вся природа: и глубокое голубое небо, и прокаленный солнцем песок, и сочная зелень тальника, и гладкая синева реки, и даже струящийся вдали над косогором разогретый солнечными лучами воздух — все молода и свежо, все сверкает и блещет.

Хорошо в такой день на острове!

Андрей и Луговой после продолжительного купанья прилегли в тень под кустики с намерением уснуть, воспользовавшись тем, что Людмила и Ревекка Борисовна сразу после завтрака отправились в глубь острова за цветами.

Некоторое время оба притворялись спящими, хотя спать уже вовсе не хотелось. Наконец Андрей приподнялся.

— Опять спички забыл. Экая досада, придется Егора Ивановича будить.

— Не нужно, — Луговой пошарил в кармане брюк, висевших на соседнем кустике, и подал Андрею коробку.

— Как это ты догадался захватить спички?

— Для рассеянных друзей, — ответил Луговой, улыбаясь.

— Вот лежу и думаю, — начал не умевший подолгу молчать Андрей, — хорошая, черт побери, жизнь настала.

— У кого? — спросил Луговой.

— Да вообще хорошая. У всех. Вспомнишь, как в начале тридцатых годов жили, сколько трудностей было. Карточки, очереди… А сейчас, Саша, по совести сказать, хорошо ведь живем.

— На то ты и директор, — отшучивался Луговой.

— Нет, я серьезно, — уже начал горячиться Андрей. — Ты говоришь «директор», а я тебе скажу, я вот вчера ведомости на зарплату подписывал, так десятка полтора стахановцев больше меня получают. Или вот факт, пожалуйста. Недавно Людмила говорит мне с этакой, знаешь, женской претензией: «Ваш знаменитый Парамонов своей жене беличью доху купил!» — «Очень рад», — говорю. «Чему же?» — спрашивает. Пришлось объяснить.

— Так то Парамонов! Не каждый рабочий может жене беличью доху купить, — возразил Луговой.

— Быть передовым никому не заказано. Очень хорошо, если бы все рабочие стали Парамоновыми.

— И покупали беличьи дохи своим женам, — прищурился Луговой.

— Вот это и хорошо! Беличья доха на вешалке в рабочей квартире — явление, безусловно, положительное. И твоя ироническая улыбка вовсе неуместна. Ты вдумайся, ведь это же… — но тут вконец распалившийся Андрей заметил, что Луговой уже сдерживается, чтобы не засмеяться. Оборвав свою речь, Андрей уставился на него, и они оба расхохотались.