На мельнице

Глоткинъ былъ дома, сидлъ въ халат въ своемъ кабинет и говорилъ съ какимъ то усатымъ господиномъ. Ивана онъ принялъ ласково, посадилъ въ кресло, спросилъ, не хочетъ-ли чаю.

Иванъ поблагодарилъ и отказался.

– Ты, поди-ко, опять на счетъ мельницы? – спросилъ Глоткинъ.

– Совершенно врно, – отвчалъ Иванъ, – потому всю плотину вымыло водой до материка, и сваи сгнили, совсмъ не гожа мельница стала.

– А поправить, починить нельзя?

– Помилуйте, какая тамъ починка! Сваи нужно новыя, а прежде нужно мсто расчистить, амбаръ разобрать, да и колеса поломались.

Петръ Селиверстовичъ задумался.

– Нтъ, Иванъ, – сказалъ онъ, – не могу я мельницы строить. Мн, вотъ, охота сколько денегъ стоитъ. Борзыхъ пару купилъ, отличныя, англійскія борзыя!..

– Да вдь мельница-то, Петръ Селиверстовичъ, доходъ даетъ, а отъ борзыхъ вашихъ, кром убытка, ничего!

– Ну, не скажи, – промолвилъ Глоткинъ важно, – хорошая охота большихъ денегъ стоитъ!

– Стоитъ денегъ, да не даетъ!.. Это врно!..

Петръ Селиверстовичъ ничего не сказалъ, только посмотрлъ сердито на Ивана: дескать, этакой мужикъ простой, мельникъ, а туда же, умничать сталъ, и господинъ съ усами тоже сердито посмотрлъ.

– А если я, Петръ Селиверстовичъ, на свои деньги поставлю? – не унимался Иванъ.

– Ну, что же, ставь! – сказалъ Глоткинъ. – Отчего же? Это можно!

– И мельница будетъ моя?

– Какъ твоя? Что будетъ стоить, ты мн подашь счетъ, и я теб твои расходы на стройку засчитаю въ арендную плату. Прижимать не стану, плата останется прежняя. Такъ вотъ такъ мы дло и покончимъ! – ршилъ Глоткинъ и къ усачу повернулся.

Очень довольный ухалъ Иванъ отъ Петра Селиверстовича, и всю дорогу, безъ мала двадцать верстъ, пока мчалъ его срый, – все мечталъ о томъ, какую онъ мельницу поставитъ на Перемывк, и какъ она у него заработаетъ на славу да на пользу хозяйскую. Прикинулъ онъ, сколько нужно будетъ лсу и всякаго другого матеріала, подумалъ и о томъ, гд выгодне будетъ лсъ купить и, все прикинувъ и сообразивъ, еще веселе сталъ и началъ сраго возжами подстегивать, чтобы ходче шелъ.

IV.

По зим начали Ивану лсъ возить, а на первой недл Великаго поста подговорилъ онъ знакомую плотничью артель, сдлалъ закладку, и пошли костромичи топориками, то тутъ-то тамъ, по бревнамъ потюкивать. Мельницу сладили немалую, на шесть поставовъ, три мукомольные, одинъ крупорушный, одинъ сукновальный и одинъ для толченія льна; но и стала же она Ивану въ копеечку. Да ему, одному-то, пожалуй и не справиться было, если бы не помогъ хорошій пріятель, односельчанинъ Софронъ Никитичъ Заросовъ. Этотъ Заросовъ былъ вначал очень бдный человкъ, скитался по разнымъ мстамъ на заработкахъ, дошелъ даже до Кавказа и тамъ прожилъ лтъ десять. Повезло ему какъ-то на лошадяхъ, пару-другую дешево купилъ, дорого продалъ, разжился, сталъ почтовыхъ лошадей держать, и когда вернулся въ родную деревню на покой, не сталъ никакими длами заниматься, – развелъ пчелъ и съ ними только и возился. Денегъ онъ не любилъ, и говаривалъ часто:

– Пришли и ушли, чего ихъ жалть! Меня, вонъ, богатымъ на деревн считаютъ, а я только и богатъ, что пчелами. Есть у меня тысячка, другая, не считалъ хорошенько, не знаю, валяется тамъ, гд-то, въ шкатулк, мн она тутъ и не нужна. Въ деревн на что деньги!..

Поэтому когда Иванъ попросилъ Заросова помочь сотней-другой рублей, онъ не сталъ много раздумывать, сходилъ въ спальную, вынесъ дв сотни рублей и вручилъ безъ всякой даже расписки.

Заросовъ ходилъ иногда на постройку любоваться, да не онъ одинъ, на деревн рдкій человкъ не побывалъ на мельниц, не подивился, какъ все складно и хорошо было устроено и прилажено.

Были, конечно, и завистники, были и такіе, которые пророчили богатство Ивану, потому что всякій видлъ, что эта мельница единственная во всемъ округ и другія будутъ стоять, а она работать.

Къ осени, къ самой уборк хлба, мельница была готова и пущена въ ходъ. Слышно было, что самъ Глоткинъ хотлъ пріхать посмотрть, однако не пріхалъ, а прислалъ письмо, которое немного удивило Ивана.

Вотъ что писалъ Петръ Селиверстовичъ: «Наслышанъ я, Иванъ, что мельницу ты окончательно отстроилъ и скоро пустишь въ ходъ. Это очень хорошо, только напрасно ты безъ моего согласія поставилъ толчею для льна, это дло нестоющее, пустое, и, помнится, я теб о толче ничего не говорилъ…»

Это письмо Иванъ прочиталъ всей семь, – своей и братниной, – и когда прочиталъ, то спросилъ жену и Елену Тимофеевну, что он объ этомъ думаютъ.

Жена Ивана-Анисья Ермолаевна была уже женщина немолодая, хворая и не принимала никакого участія въ длахъ мужа, поэтому она ничего не сказала, а отвчала Елена Тимофеевна.

– Я этого что-то ужъ и не понимаю! – сказала она. – Петръ то Селиверстовичъ словно будто чмъ недоволенъ.

– Вотъ то-то и оно, – съ сердцемъ воскликнулъ Иванъ, – недоволенъ то онъ недоволенъ, объ этомъ и пишетъ, а чего ему быть недовольнымъ, ужъ я не знаю! По письму то выходитъ, словно мельница то его, вишь ты, какъ будто онъ мн что наказывалъ, а между нами только и разговору было, что онъ разршилъ мн на его земл мельницу поставить, и больше ничего!..

– Създилъ-бы ты къ нему, Иванъ, поговорилъ-бы! – посовтовала Елена Тимофеевна.

– Чего я къ нему поду? Да и есть мн время! – разсердился Иванъ. – Мельницу поставилъ – работать нужно, а не разъзжать!

– Лучше създи! – настаивала Елена Тимофеевна.

– Если хочешь знать, такъ мн и хать-то не на чемъ, – пошутилъ Иванъ, – право не на чемъ! Сраго я своего продалъ, бричку починить надо, а не на что! Нужно ждать.

Тамъ какъ-нибудь съзжу, поговорю!

И правда, сраго Иванъ продалъ давно, передъ постройкой, деньги на лсъ понадобились, а пока строилась мельница, продалъ и сани, и полость, а шубу братнину заложилъ. Да это все ничуть не тревожило Ивана потому, что онъ разсчитывалъ мене, чмъ въ годъ, все вернуть, – только бы работала мельница, а что она будетъ работать хорошо и вернетъ затраты, въ этомъ онъ нисколько не сомнвался.

V.

Въ середин лта, когда работы немного посбыло, Иванъ запрегъ въ телгу рабочую лошадь и похалъ въ городъ къ Петру Селиверстовичу.

Какъ разъ въ это время стали ходить слухи, что Глоткинъ охоту свою продалъ съ большимъ убыткомъ, ничего другого покуда не затваетъ, что денегъ у него нтъ, и въ платежахъ большая заминка.

Подъзжая къ дому, Иванъ съ улицы слышалъ, какъ Петръ Селиверстовичъ бранилъ на двор кого-то, а подъхалъ, такъ увидлъ, что онъ бранитъ кучера за то, что лошадь захромала.

– Нешто я виноватъ, – оправдывался кучеръ, – лошадь ногою объ ногу ударила, а кучеръ виноватъ?

– Ты виноватъ, конечно! Кто же другой! – кричалъ Петръ Селиверстовичъ. – Ты здить не умешь! Вотъ что!

– Я здить не умю! – воскликнулъ кучеръ и весь побагровлъ, даже уши сдлались красными, – ну, ужъ это вы… грхъ вамь такъ говорить, Петръ Селиверстовичъ.

– Конечно, не умешь! – кричалъ Глоткинъ, – какъ ты здишь! Вожжи затягиваешь, локтями дергаешь! Затянулъ лошадь, вотъ она съ того и захромала! Ужъ ты не оправдывайся, не развай рта! Я тебя и слушать не хочу, а сгоню, вотъ, со двора и больше ничего!

– Воля ваша! – отвчалъ кучеръ и руками развелъ.

– Ахъ, это ты, Иванъ! – воскликнулъ Петръ Селиверстовичъ, примтя слзавшаго съ телги Ивана, – иди въ домъ, я сейчасъ приду.

– Ничего, Петръ Селиверстовичъ, и тутъ постою! – отвчалъ Иванъ.

– Ну, пойдемъ вмст!

Они вошли въ тотъ самый кабинетъ, гд Иванъ былъ уже весною.

– Садись! – сказалъ Петръ Селиверстовичъ, указывая на стулъ.

Иванъ слъ, вынулъ изъ кармана пиджака платокъ, вытеръ имъ лицо, а платокъ положилъ обратно.