На нашей ферме

В этот момент прибежала Сэл позвать отца домой. К нему кто-то пришел. Но отец ее не слушал.

— Вот наказание! Хоть ты сделай что-нибудь! — крикнул он Дейву.

Цыган напряг последние силы, попытался встать и провалился в колодец, уволакивая за собой хомут и постромки Тигра. А Тигр, высвободившись из постромок, унесся вскачь. Отец оцепенел от ужаса.

— Зачем ты его уд-дарил? — укоризненно сказал Джо.

— Да я тебе сейчас… — рявкнул отец и бросился за Джо, но тот без оглядки улепетнул домой.

К счастью, в это время мимо проезжал наш сосед Бертон с упряжкой волов. Он вызволил из колодца Цыгана, а затем вытащил и дохлую лошадь. Отец отправился к ключу испить водицы, а потом уселся там под кустом отдышаться. Сэл пошла за ним, что-то ему сказала и, когда отец окончательно успокоился, увела его домой.

Дома его поджидал человек из города, тот самый, что предложил ему четыреста фунтов за нашу ферму.

— Ну как, вы обдумали мое предложение? — спросил покупатель.

— Да, — ответил отец, — согласен!

Так была продана наша ферма Шингл-Хат.

Обхватив руками колени, мать долго, безмолвно смотрела в огонь глазами, полными слез. Сэл выбежала во двор, и они с Дейвом и Джо стали обсуждать новый поворот событий. К ним подошла мать.

— Продал? — спросила Сэл.

— Да, — тихо ответила мать, и глаза ее снова налились слезами; она села на чурбан подле сарая и, уткнувшись лицом в передник, горько заплакала.

Сэл тоже поникла головой и загрустила. Но Дейв подсел к матери, стал ее утешать и попытался объяснить, какие выгоды сулит нам продажа фермы и переселение на новые места. Незнакомец вышел из дома, направился к своей лошади, пожал отцу руку и уехал.

Отец долго еще вышагивал из конца в конец двора в глубоком раздумье.

Холодный хмурый день. Тяжелые тучи низко нависли над потемневшей землей; с неба падали редкие капли дождя, надвигался страшный ливень. Не было ни ласкового ветерка, ни щебетанья птиц на ветках. Дейв медленно выводил через ворота повозку, груженную мебелью и сельскохозяйственной утварью. Джо верхом на старой кобыле отца выгонял на дорогу коров. Отец грузил вторую повозку, Сэл запрятала лошадь в двуколку, а мы все собирали оставшиеся мелочи и всякий домашний скарб. Мы уезжали, покидали наш старый дом, Шингл-Хат, который так давно стал нам родным. Наш старый дом! Здесь Кейт вышла замуж, здесь родились Билл, Том и Барти, здесь веселье так часто смеялась над неудачами, а жизнерадостность и надежды помогали сносить жестокие удары судьбы.

Старые Андерсоны, добрые, милые люди, пришли проводить нас. Из Просперити-Пик приехала Джуди Джэбб; она проделала долгий путь, чтобы на прощанье поцеловать Сэл.

— До свиданья, и благослови вас бог, — проговорила миссис Андерсон, и ее большие глаза наполнились слезами.

Мать протянула ей руку, но не выдержала и расплакалась. Мы усадили ее в двуколку.

— Надеюсь, вы не пожалеете, — сказал Андерсон, пожимая руку отцу.

И, бросив последний любовный взгляд вокруг, мы попрощались с Шингл-Хат и отправились в путь-дорогу на новые места.

Глава 3. Начинаем все снова

Итак, мы приехали в Сэддлтоп. Отец с матерью сильно постарели, Сара выросла и стала настоящей женщиной, Дейв превратился в здоровенного худощавого парня, еще более молчаливого, чем раньше. Джо возмужал — широкоплечий, коренастый, круглолицый, по-прежнему озорной, он был нашим домашним артистом и комиком. Как часто потешал он нас своими выходками; мы надрывали животы, глядя, как он изображал кого-нибудь из нас или наших знакомых. Вытянулись и младшие ребятишки, но прибавлений в семье больше не было.

Земля на нашей новой ферме была отличная — тысяча двести акров тучного чернозема: слой его доходил толщиной до трех-четырех метров; а уж воды на участке было в избытке: рядом, за изгородью, — скважина, одна из тех, что сооружало правительство. Позади фермы тянулась широкая полоса густого леса, а впереди — необъятная равнина и травы, травы такие, что мы не раз теряли в них лошадей.

Дом мы построили новый; после Шингл-Хат — просто дворец: пять комнат, снаружи обит тесом, полы дощатые; крыша железная, на всех дверях замки, как полагается; в довершение к этому кухня и бак для воды на тысячу галлонов. А какая вода! Мы раньше и не представляли себе вкуса настоящей воды. Теперь нам не нужно было очищать воду углем или золой, а о засухе мы и думать позабыли! В воде уже больше не было сомнительного привкуса, а на посуде — толстого слоя накипи, который то и дело приходилось отскабливать.

Отец очень гордился нашей новой фермой. Его радовали перспективы на будущее, и он любил поговорить о бурном развитии нашего района.

Сэддлтоп действительно шел в гору. К нему подводили железнодорожную ветку — правда, подводили ее уже двадцать два года… Там селились фермеры с юга Австралии, люди, как говорится, бывалые; они разбирались и в землях и в силосовании, словом, вели хозяйство по всем правилам науки. Обосновались они по краю пустынного оврага, где ничего не росло, кроме чертополоха и репейника, а когда начинались ливни, удирали в горы с женами и детьми, перетаскивая весь свой скарб на тачках и на собственном горбу.

Был там один переселенец из Виктории. Он кое-что понимал в разработке целины, Сразу после приезда раскорчевал свой участок, посеял пшеницу, пожил немного, пока она взошла, а затем в одно прекрасное утро уехал и больше не появлялся.

Жили здесь несколько семейств старых пионеров — из первых поселенцев. Они только теперь начали становиться на ноги. За их спиной лежали тридцать лет тяжелого труда и борьбы. Что мы знали о тех бесчисленных опасностях, лишениях и трудностях, которые им пришлось претерпеть?

Верховья сухих лощин и распадков, укрывшихся за грядой холмов и скал, тоже осваивали поселенцы. Они ковыряли мотыгой землю, поросшую высокой травой, кидали в ямки тыквенные семена, затем куда-то исчезали и возвращались, ведя за собой на длинной веревке коня, которого брались объездить. А тыква тем временем росла сама по себе.

Попадались среди фермеров и такие, что в дождливую погоду целыми днями напролет стояли в дверях своих лачуг, накинув мокрый мешок на плечи, и философически обозревали окрестности, мокнувшие под проливным дождем. В сухую же погоду они скатывали одеяло и отправлялись на заработки — стричь овец у какого-нибудь фермера.

Жил там и молчаливый чудак по кличке «шапочник» — его прозвали так потому, что он никогда не снимал шляпы (говорили даже, что волосы у него приросли к шляпе); заплаты на свои штаны он пришивал шпагатом с помощью упаковочной иглы. Чудной это был человек. Жил он у холмов, вдали от людей, в шалаше из древесной коры, кое-как прилепившемся к косогору; общения с соседями он избегал. В шалаше у него не было ничего, кроме жалкой шлеи, валявшейся на полу, обрывков сыромятной кожи да грубо сколоченного грязного стола на кольях, забитых в землю. Даже скамьи у него не было; сидел он на полу, обедал, держа жестяную тарелку на коленях, и вел беседы только со своим верным псом. О чем он только ему не рассказывал! Лесные птицы бесцеремонно залетали в шалаш и вылетали оттуда, не страшась его. Этот человек никогда ни на что не жаловался. Счастьем его было молчание и одиночество, его божеством — природа, а единственной адской мукой — зубная боль.