На нашей улице

Шумная Ленинская заканчивалась поворотом к погосту. Старая ограда кладбища, на котором почти никого не хоронили, кособоко надвигалась на тропинку. Захоронения были скрыты за тонкими стволами американского клёна. Он заполонил собой всё свободное пространство и потеснил берёзы и тополя, которые раньше в избытке сажали как естественную преграду. Всё засохло и захирело, только этот наглец царствовал в захолустье. Все домишки переулка обветшали, ведь их построили сразу после войны. Пятистенки, обитые крашеной «бумагой» жались друг к другу, а длинные узкие огороды спускались к реке. С краю должен был стоять дом Сафьяновых, но Таня его не обнаружила. Словно его и не было. В недоумении девчонка озиралась по сторонам! Она ходила в школу мимо этого переулка каждый день, и возвращалась той же дорогой, сворачивая на свою улицу. И всякий раз она видела дом Крысы с разбитой скамейкой, на которой валялся дед Егорыч. Почему же теперь переулок заканчивался крейдяной сутулой хатой, разгороженной с двух сторон? Дальше шла чахлая поросль того же американского клёна, сквозь которую можно было спуститься к ручью.

Покрутившись на месте, Таня растерялась. Куда же идти теперь? Не заблудилась ли она? Нет, если оглянуться, то хорошо видно конец переулка, и поворот на Ленинскую. Слышен шум машин, которые всегда снуют в сторону кирпичного завода. Где же дом Сафьяновых? И спросить некого.

Таня ничего не придумала, как прийти в школу. С нарастающим страхом она вошла в медицинский пункт. Севна-Мосевна заполняла какие-то журналы. Таня села рядом с ней и тихо поздоровалась. Медсестра улыбнулась и спросила: «Ну, наплясались вчера? Наверное, ноги гудят?» Таня покачала головой. Постепенно к ней приходило сознание непоправимой потери, страшная догадка о случившемся.

– Скажите, если у меня галлюцинации, то меня запрут в дурдом? Я там останусь навсегда?

Севна-Мосевна вскочила и, обежав вокруг стола, наклонилась над сидящей Таней, взяла в ладони её хрупкое личико и зашептала:

– Что ты, что ты, девочка! Ну, какие галлюцинации? Отдохни, не выдумывай. Наверное, вчера за туалетами красненького выпили втихаря? Ой, дурочки, ой, дурочки…

Таня высвободилась из объятий испуганной Севны-Мосевны, рассеянно похлопала её по плечу и пошла по коридору. Севна-Мосевна выглянула из кабинета и проследила взглядом за девушкой, пока та не вошла в учительскую. В опустевшей комнате физрук увлечённо чистил ногти. Он косо посмотрел на Таню и буркнул:

– Чего тебе, Сафонова?

Таня криво улыбнулась и взяла с вертикального стеллажа журнал 9 «В». Она пролистала его и поставила обратно. Список учеников на букву Эс: «Сафонова Таня, Селиванов Олег, Скоренко Галя».

Таня вернулась домой. Отец жарил мясо, обильно посыпая его специями. Он оглянулся и спросил:

– Где так долго была-то?

– А ты? – с вызовом спросила Таня.

Отец хмыкнул и стал энергично орудовать лопаткой, переворачивая крупные сочные куски. Он успел сбегать на рынок, неужели она так долго бродила?

– Ко мне никто не приходил?

Отец покачал головой и что-то промычал. Таня налила себе киселя и села с книжкой под отцветающими кустами сирени. Отец вышел к ней, вытирая ладони о фартук.

– Помнишь, в пятом классе ты кисель заколдовала? Прибежали твои однокашники и говорят: «А Танька кисель заколдовала, и его теперь пить нельзя». А ты стоишь и тихонько пьёшь из их стаканов. Тебе-то можно, ты же колдунья.

– Не помню, – покраснела Таня и спрятала глаза.

– А твоя учительница поводила руками над подносом и сказала: «Всё, я расколдовала, можете пить».

– Не помню, – повторила Таня.

– Всегда придумщица такая была… Выросла-то как…– засмеялся отец и прислонил большой палец к кончику носа Тани.

В уголках глаз Тани блеснули слёзы, она невпопад подумала, что каждый миг, который она проживает, уже не повторится. И не будет ни полосатого сарафана, ни стакана с киселём, ни жареного мяса, ни папки в клетчатом фартуке у плиты. Всё уходит. Как уже не будет никогда Сафьяновой, которой, собственно говоря, и не было. А, может, и не только Сафьяновой?

Таня отпила киселя и посмотрела вдаль улицы. Там, на перекрёстке, стояли рядом Сафьянова, Сушкова и Стасов. Они смотрели на Таню с укоризной, словно спрашивали: «Зачем ты нас прогнала! Каждый из нас был так нужен тебе, а теперь… Как же ты без нас, кисельная придумщица, как?»

А так… В этом была и своя грусть, и своя радость. Как отряхивает сонное утро обрывки видений, так и детство лёгкой вуалью слетало с макушки выросшей Тани и таяло, таяло…

БЕЗЫМЯННЫЙ ПЕРЕУЛОК

«Купи сметану, деньги в бидоне». Заплаканная девочка возвращалась домой из магазина. Противная продавщица Зина налила ей целый литр жидкой сметаны и только потом спросила, дала ли мама денег. Приговаривая «Понарожают дебилов», Зина сразу записала Клаву в тетрадку должников и сказала какому-то мужику в очереди: «Это дворничихи Нестеровой девка. Она того. Мать на трёх участках работает, а девка одна шатается. И как её вообще одну отпускать?»

Клава знала, что теперь ей попадёт и от мамы, потому брела домой медленно и размазывала слёзы с соплями по лицу. Клава не могла выполнить ни одной маминой просьбы в точности. А каждая просьба начиналась со слов «Дал же бог муку!» Что это означало, Клава не знала. Иногда мама говорила: «Горе ты моё, камень на шее» и после таких слов ей становилось особенно страшно: мама могла шлепнуть, а могла и карамельку дать. Страшные слова, никогда не поймёшь, к чему ведут.

Клава свернула в переулок без названия, она знала, что там не водятся мерзкие девчонки из её подъезда. Они учились в средней школе, а не в коррекционной, и потому обижали Клаву. Встречаться с ними совсем не хотелось: толкнут, обзовут, выдернут ленту из косовато заплетённой косы, платье испачкают, чего доброго, сметану на асфальт выльют. Из переулка можно было легко попасть к чёрному входу в старинный дом, а там, в полуподвальном помещении, обитала Клава и её мама-дворничиха.

В переулке, словно поджидая девочку, стояла молодая женщина в клетчатом платье и остроконечной широкополой шляпе. Клава разинула рот и остановилась.

– Я вас приветствую, юная леди, – сказала женщина и широко улыбнулась. Во рту сверкнули золотые зубы, признак богатства и недоступности.

– Зыдырасьте, – кивнула Клава и перестала хныкать.

– Я вижу, что вы чем-то расстроены? Не могу ли я помочь в вашей беде?

Клава молча хлопала глазами, уловив только слово «беда» и «помочь».

Женщина подошла к ней и наклонилась, приблизив чёрные косы к самому лицу Клавы. Пахнуло ароматом фиалок, которые были прикреплены к её зелёной шляпе. Женщина оглядела Клаву и вздохнула. Потом строго сказала.

– Так-так… Это ты Клава Нестерова? Юным леди не полагается ковыряться в носу.

Девочка кивнула и вынула палец из носа.

– Беда твоя не беда, так что плакать нечего.

Женщина щёлкнула пальцами и из бидона выскочили три монетки по двадцать копеек. Женщина на них подула, они засверкали серебряными рыбками и тут же исчезли. Клава не знала, что в тот же миг одна запись из тетради должников тоже словно испарилась, как и факт покупки сметаны придурковатой Клавой из памяти продавщицы Зины.