На носу у каймана

— Да, доктор, конечно. Идите отдохните, теперь я с ним побуду.

Я оставил ее с мальчиком и, выходя из палаты, наткнулся на его родителей, которые спросили меня, как их сын, я ответил, что по-прежнему, но добавил, что это хорошо, так как нет никаких осложнений. По-моему, они меня поняли. Я сказал, чтобы они прошли в палату, где сестра объяснит им, как следует ухаживать за мальчиком.

Уже неделя, как Баркес уехал в Гавану, и девять дней, как в больницу поступил мальчик с брюшным тифом. Вчера я решил перелить ему четыреста граммов крови, так как он очень слаб и, по-моему, переливание положительно скажется на его общем состоянии. Последние дни я не замечал у него ни малейшего кровотечения и решил давать гормональные препараты, которые можно применять в безнадежных случаях, чтобы мобилизовать защитные силы организма.

После отъезда Баркеса дела в больнице пошли еще хуже, потому что его заместитель Фернандес не только моложе и глупее его, но и пользуется гораздо меньшим уважением как врач. Рамос, Пера и компания убедили его, что у них связи в министерстве, и он теперь пляшет под их дудку.

А тут новая проблема — врач, который работал вместе с Росельо в Эль-Хамале, вдруг явился в больницу и сообщил, что останется здесь, поскольку собирается заниматься урологией, а свою практику в Эль-Хамале бросает. Фернандес принял его в штат больницы, потому что он из их компании, а что будет в Эль-Хамале, его нимало не волнует.

Ко всему прочему Фернандес еще разрешает всем им жить в больнице. То есть, вместо того чтобы снимать номер в гостинице у «русской», или в пансионе, или квартиру, как мы, они устроились прямо в палатах стационара. Они не только обедают, как и все сотрудники, в больнице, но еще и завтракают, и полдничают, и ужинают. И пользуются услугами прачечной и кастелянской, как больные, но не платят ни сентаво. Безобразие, да и только.

После обхода я пошел к ортопеду обсудить положение в Эль-Хамале, где остался всего один врач. Чаин не вернулся в Баракоа. Говорят, после событий в Моа его перевели в другое место. Клинтон два или три раза наезжал сюда, но, когда мы об этом узнали и пошли в ИНРА, нам сказали, что он опять уехал то ли в Моа, то ли в Сантьяго, похоже, дела там серьезные.

Войдя в кабинет дежурного врача, я увидел Педро, который возился с молодым человеком лет двадцати пяти, крепким и мускулистым, который ранил себе левую ногу мачете. Педро пытался остановить кровотечение, он поднял на меня глаза и сказал:

— Ты, толстяк, вовремя пришел, хоть я за тобой и не посылал. Хочу, чтобы ты мне помог — у него перерезаны связки. Будем оперировать в операционной, чтобы было все как следует.

Постепенно я превратился в ассистента Педро. Естественнее было бы, если бы ему ассистировал Рамос и наоборот, поскольку оба они хирурги, но отношения между «левыми» и «правыми» стали настолько напряженными, что Педро всегда зовет ассистировать меня. Мне это нравится. Я вспоминаю, как несколько месяцев, когда был студентом, занимался ортопедией.

— Ну что ж, пошли.

Операция продолжалась дольше, чем мы ожидали. Очень трудно оказалось подойти к связкам и сшить их. Мы уже зашивали кожу, когда вдруг Каридад, операционная сестра, которая за минуту перед тем вышла, опять просунулась в дверь:

— Можно я уйду ненадолго? Ведь мы уже кончили, правда?

Дверь приоткрыта, и мы слышим голоса, доносящиеся с первого этажа.

— А что там внизу происходит, Кари? — спрашиваю я.

— Я как раз хотела вам рассказать. Звонили из Гаваны и сообщили доктору Фернандесу, что доктор Баркес не будет больше директором больницы, директором теперь будет он, доктор Фернандес. Сами понимаете, он страшно рад, и все его поздравляют. Вот я и хотела… Можно?

— Конечно, иди, — сказал Педро, заклеивая пластырем повязку на ране, и посмотрел на меня, скроив удивленную мину.

Медсестра ушла, мы оставили больного на попечении фельдшера, а сами отправились в смежную с операционной комнату, где хранилось белье.

— Знаешь что, толстячок, угости-ка ты меня своей вкусной сигаретой…

Я дал ему «компетидору», другую взял сам, и мы прикурили, несколько раз молча затянулись. Издалека до нас доносился гул голосов.

— Ну и дела! — сказал Педро с самым мрачным видом. — Если этот человек, — продолжал он, — еще не став директором, наворотил такого, что же будет дальше?

Он сидел, положив ноги на стол, уставившись в потолок, и рассуждал, словно сам с собой, словно думал вслух, не ожидая от меня ответа.

Я был встревожен, сознавая, насколько труднее будет теперь наладить работу больницы.

— Интересно, почему в министерстве приняли такое решение, неужели не понимают, как это повредит медицинскому обслуживанию в Баракоа?

— Сдается мне, Педро, что надо нам готовиться к худшему. И при первой возможности ехать в Гавану, поговорить с Гранадосом или еще с кем-нибудь, добиться, чтобы министр узнал, как на самом деле обстоят дела. Это единственное, что сейчас приходит мне в голову, но вообще все следует хорошенько обдумать… Ладно, пошли обедать.

Спускаясь вниз, мы повстречали доктора Фернандеса, счастливого и сияющего. Вокруг него толпились Рамос, Пера с женой, гинеколог и врач, самовольно уехавший из Эль-Хамаля.

Не ожидая от нас первого шага, Фернандес сам направился к нам и протянул руку:

— Ну а вы, коллеги, поздравите меня с назначением?

Пожав ему руку, Педро сквозь зубы пробормотал:

— Поздравляю.

Потом я обменялся рукопожатием с Фернандесом, но молча, лишь слегка наклонив голову.

— Пойдемте сейчас все со мной — мне бы хотелось отметить это событие у Панчи. Пригласите всех служащих больницы, всех!

Наверное, поразительное было зрелище, но мы с Педро уклонились от приглашения и пошли обедать.

Педиатр тоже отказался — ему надо было взглянуть на маленького пациента в кабинете дежурного врача. Пока мы обедали, почти все сотрудники больницы бросили свои рабочие места и отправились к Панче, где у стола, уставленного бутылками с ромом и пивом, частью уже пустыми, сидел Фернандес и его приспешники.

Возвращаясь из столовой, мы с Педро повстречали в коридоре Марию дель Кармен.

— Мари, — пошутил я, — ты почему не отмечаешь назначение нового директора?

Мария нахмурилась и, поджав губы, сказала:

— Вы считаете, что директор больницы может среди бела дня устраивать пьянки и вместе со своими сотрудниками распивать спиртное, бросив работу? А мне это не по вкусу. И потом, я должна зайти к мальчику, я его оставила с родителями.

— Ты совершенно права, Мария. — Ортопед был очень доволен. — Иди к мальчику, не бросай работу.

Сквозь занавеску в коридоре левого крыла мы с Педро могли видеть чествование Фернандеса.

— Говорил я тебе, что будет еще хуже, — напомнил я.

— Доктор, доктор! Скорее!

Мы обернулись: в дверях палаты стояла бледная как мел Мария. Она испуганно оглянулась назад и продолжала звать меня.

Встревожившись не на шутку, мы с Педро бросились в палату. Я ожидал самого худшего и почти крикнул:

— Что случилось, Мария?

А она, уже в палате, стояла в проходе между койками и пальцем показывала на мальчика:

— Смотрите же, доктор, смотрите!

Отец Хуанито рыдал на коленях возле кровати, зарывшись лицом в простыни. Вся в слезах, мать сидела на кровати и правой рукой поддерживала мальчика, который смотрел на нее широко открытыми черными глазами.