На оперативном обслуживании в Костроме

— Нет,— парень вопросительно взглянул на меня.

— Будет вести твое дело. А в чемоданах у него вещи с ваших краж. С Депутатской, с Сусанина...— Называя улицы, Войт следил за Валетом, но тот ничем не выдал себя.— С Лагерной улицы...

Никаким весельем здесь, конечно, и не пахло. Как и Андрей Николаевич при допросе Пирожковского, Войт пытался втянуть Валета в разговор.

— А на Подлипаева хозяева заходят...— Войт снова завел ту же песню, что и перед моим приходом.— Видят: окно разбито, стекла на полу, вещи из шкафа выброшены. И радио играет! Это вы радио включили? — Серега снова захохотал.— Да? — Но Валет снова промолчал.— Чего передавали-то? Не помнишь? Музыку? Или последние известия? Ну-ка, скажи! А мы по радиопрограмме проверим твою память.

— Да не было меня там,— качнул головой Валет. У него были грустные большие глаза и впалые мальчишеские щеки. Он догадывался, что смешливый разговор с Войтом — только начало предстоящих ему серьезных испытаний и ему ни за что против них не выстоять.

— Да брось ты,— сказал Войт.— Дома-то радио слушаешь?

— Он газеты выписывает! — невпопад подкинул второй оперативник. Войт зыркнул на него, укушенный сразу замолчал.

Оставить вещи, привезенные с обыска, и уйти обедать я не решился, сел за стол. Под стеклом на столе лежал список телефонов. Я прочитал: «Мустафин А. Н.— 3-211». Но звонить не стал.

Войт показал мне глазами на дверь. Мы вышли.

— Ну что там у Усольцевой? Что в чемоданах?

— Креп-жоржет с голубыми цветами, это точно с Депутатской,— повторил я услышанное в машине.— Может нераскрытая майская кража на Симановского пойти. На Катушечной...

— Катушечная, Симановского... Это же все территория Второго отделения! — Войт был разочарован.— Всю дорогу мы им раскрываем...

Пока я объяснял, в коридоре появился Шатров. Я понял, что остался без обеда.

— Кто у тебя в кабинете, Серега? — спросил Шатров.

— Валет. С ним Масленников.

— Переводи их куда-нибудь, освобождай помещение.— Старший опер был настроен решительно.— Натягивай веревку, будем готовить опознание. Сейчас от Усольцевой привезут еще вещи. И потерпевших по всем нераскрытым кражам. Где Пирожковский?

— Пристроил. А Тряпкина посадил в ленинскую комнату, Люська — его сожительница — в канцелярии. Кроме того, послал купить им еды.

— Действуй, Серега,

Через несколько минут мы уже натягивали в кабинете от окна к шкафу бельевую веревку, то и дело перешучиваясь. Войт стал мне близок с первого дня. В нем была необузданность чувства, приводившая к тому, что каждого приятного ему человека он стремился, хотя бы ненадолго, сделать своим другом. Он был экономен, даже скуп. Но легко дарил то, что невозможно возместить — свое время. Его приглашали помочь, когда требовалось переехать, вскопать участок, сделать ремонт. Он никому не отказывал. Перевозил, сажал картошку, клеил обои...

— Теперь хорошо,— сказал Шатров.— Понятые, сюда, пожалуйста.

Веревка с развешанными на ней вещами разделила кабинет на крохотные отсеки-лабиринты, в которые приходилось подлазить, согнувшись почти до пола. Все висело вперемежку — пальто, кофточки, китайские плащи-«пыльники»...

— Малевич, за стол! Прошу! — Старший опер был доволен.— Заходите.

Появилась приземистая женщина с пером на шляпке. Задыхаясь от волнения, полезла между вещами.

— Жакет! — услышали мы из лабиринта.— Мой жакет! И кофточка!

Над веревками плыло перо, подхваченное невидимым течением.

— Постельного белья нет, голубых штор... Отрез этот тоже мой!

— Шторы я видел...— Шатров негромко выругался.— Ведь думал же взять! Ладно, не волнуйтесь, гражданка. Шторы подвезут,— Он стоял в дверях — худой, с кулаками, засунутыми в карманы, оттого еще более узкоплечий, сутулый.

— Скоро?

— Подвезут? Да. Скоро.

— Тогда я подожду.

— Не знаешь, кто из ребят свободен? — спросил Шатров у Войта.

— Ильин. Сейчас мы с ним съездим.

— Мои кофточки! Бежевая и красная...— В кабинете была уже другая потерпевшая.— Вон то платье в горошек...

Подвозили новых потерпевших. Только что я страдал за Усольцеву, а теперь радовался за этих женщин, к которым возвращались их вещи.

Меня посадили за протокол опознания. Я составил его легко, словно все годы только и занимался этим делом.

Вошел начальник милиции Зильберман, коренастый, аккуратный, с орденскими планками, с белым воротничком, выложенным поверх пиджака. Ему показали мой протокол. Он надел очки, прочитал, кивнул. Я понял, что он одобрил мое перо.

— Кража на Пролетарской пошла,— сказал Зильберман, пряча очки.

Оперативники повторяли названия улиц. Всех их — от оперуполномоченного до начальника — соединяли сейчас координаты этих нераскрытых квартирных краж, описания похищенных вещей, приметы подозреваемых.

Передо мной положили ориентировки. Каждую опознанную вещь надо было называть так, как она именовалась в заявлениях потерпевших, чтобы не было разночтений. То, что первоначально называлось платьем кофейного цвета, нельзя было записать в протокол опознапия бежевым или светло-коричневым.

Заходили сотрудники розыска, все были в гражданском или полугражданском, Как Войт. Потом я узнал, что в уголовном розыске Первого всего три оперативника, а другие — розыскники областного управления, Второго, Четвертого отделений.

Все уже знали, кто я. Интересовались:

— Кража на улице Симановского пошла? Сколько всего пошло?

— Пока пять.

— Мустафин знает?

— Доложили! Скоро должен подъехать.

В кабинете царила обстановка общего ликования.

— С Лагерной заявители не приезжали?

— Пока нет.

— Может, и прошлогоднюю возьмут — на проспекте Мира?

— Вряд ли.

Варнавина тогда не было. Мустафина я так и не дождался. Приехал Андрей Николаевич:

— Пусть Кропотов возьмет этого карманника. Тряпкина... Вот...— Вразумительной речи по-прежнему хватало на первые две-три фразы.— Странно! Приехали красть, а никуда не ходили. И при деньгах. Новенький, освободился? Пойдешь со мной...— Он явно положил на меня глаз.

— Люську, сестру Питерского, обыскали, но, видимо, плохо... — зашептал мне Андрей Николаевич в коридоре.— Она что-то передала женщине, которая заходила в канцелярию. Я сказал, чтобы эту женщину попридержали. Сейчас выпустят. Вот... Тебя в Костроме никто не знает. Пойдешь за ней. Не приходилось?

— Нет.

— Выйдешь первым. Встанешь у газетной витрины па углу. Когда она появится, пропустишь вперед... Понял?

Он наскоро объяснил основные правила:

— Иди нескованно, чтобы сохранять свободу движений. Следи за своим лицом...

— Не понял?

— Лицо не должно терять свойственного ему выражения.— Я догадался, что он говорит словами инструкции или наставления.— Никто ведь вокруг не тратит больше энергии, чем необходимо. Так? Не бросается вдруг бежать, резко не тормозит... Иди, сейчас она выйдет. При ней белая сумка...