На осколках цивилизации

Креймер продолжил сидеть рядом с дверцами, опустив голову и внимательно слушая их хлопки, будто в этом и состояла задача всей его жизни; Джон порывался прекратить молчание и вновь прикрывал рот, понимая, что оно всё равно возникнет, причём не абы какое — всё-таки молчать нормально, — а какое-то гнетущее, подминающее под себя все чувства и эмоции, которое говорило опять и снова: что ни делай, как ни пытайся, какой апокалипсис вокруг ни устраивай, а они всё-таки останутся далёкими друг от друга. И в этом сыграли не то чтобы те три с половиной года (хотя и они имели вес, но больше выступали как отягчающее обстоятельство), а прошлое до их разъединения. Впрочем, глупо всё повторять заново: если не были близки, то никогда не станут.

Но почему-то у Джона эта мысль с каждым приходом вызывала только горькую реакцию, а не абсолютное равнодушие, как должно было быть к уже семидесятому разу; он был подавлен и раздавлен этой мыслью, она подминала его под себя, наползая сверху и закрывая вид на перспективы. Понимая, что таким темпом с ума сойти недолго, Джон всё же окликнул Чеса:

— Эй, как ты? — эта банальщина была единственным, не давшим ему сойти с ума. Чес осторожно поднял голову; Джон не видел его лица — оно было в тени, но что-то ему подсказывало, что оно было до ужаса бледным.

— Ничего… в норме, — прокашлявшись, выдал он, наверняка улыбнувшись.

— Где мы едем?

— Я не знаю… правда, — Джон услышал эти неуверенные нотки в его голосе и подполз к нему — вставать и идти было делом опасным в вечно шатающемся грузовике. Пейзаж пустынной дороги и разрушенных серых домов по бокам ничего познавательного не дал; Константину это не понравилось почти сразу же — откуда они могут знать, что эти парни везут их в верном направлении? Может, они давно едут в противоположном направлении, в какую-нибудь ещё более безлюдную местность (хотя куда уж безлюднее?), чтобы там пристрелить их, а перед этим предварительно встряхнув им мозги?

Джон в решительности достал пистолет; Чес проследил за его движением.

— Нам нужно… сам понимаешь, Креймер, — тот судорожно кивнул головой. — Либо они, либо мы; тебе должен быть знаком этот закон.

— Знаком… — Чес вновь кивнул, слышно сглотнул и судорожно выдохнул; неужели боялся?

— Мы должны убить их. И чем раньше, тем лучше, — говорил Джон, потрясая пистолет в руках и пристально глядя на сумрачные очертания напарника впереди; свет падал только на одну его сторону лица, и то плохо, но он видел болезненную нерешительность и даже страх.

— Ты что, боишься? — насмешливо спросил Джон, даже сам не поняв того высокого уровня иронии в своём голосе и не умерив его. Чес молчал, сжав губы и обхватив колени руками. Грузовик буквально подскочил вверх на каком-то камне или чём-то ещё, и их резко дёрнуло в обратную сторону от двери. Грузовик толкнулся и остановился, шипя мотором, но не двигаясь дальше; он застрял на том самом камне и теперь наклонился вперёд. С шумом повалились в ту сторону ящики; Джон упал на бок, Чес — кажется, на живот.

Когда они встали, Креймер ответил:

— Если честно, то боюсь. Убивать… я давно не видел этого. К тому же, вроде нет необходимости…

— Придурок! — злобно шикнул на него Константин. — Разве непонятно: либо они, либо мы? К тому же, я не поручаю это тебе — на тебя нельзя положиться. Всю самую грязную работу я выполню сам. Тебе будет достаточно молчать и стоять в сторонке, — он встал, выпрямился и глянул на Чеса, только-только поднимающегося; злость закипала в его душе, но как-то искусственно — будто бы надо было злиться, и он злился, но сам навряд ли хотел этого. Искусственная злость была ему не чужда с… с какого-то момента. Всем известного и понятного.

Чес вызывающе посмотрел на него, вставая; Джон был счастлив, что сумрак скрывал этот выдирающий все внутренности взгляд. Хлопнули двери, послышались голоса — это их «товарищи» вышли глянуть, что случилось. А они с Креймером всё стояли и смотрели друг на друга, силясь победить в этой немой схватке. Мужики были где-то около их дверц и кричали им, кажется, выходить. Чес спросил:

— Сомневаешься? Во мне?

Джон припрятал пистолет, но так, чтобы в любой момент легко достать его и выстрелить, и пошёл на выход. Придётся наверняка вытаскивать и ящики, чтобы легче было грузовик толкать; он размотал проволоку, которой были скреплены дверцы, и раскрыл их. Непривычный дневной свет резко ударил по глазам, и, сощурившись, нельзя было увидеть многого; Джон бы привыкал к нему с минуту, но кое-что заставило его привыкнуть куда быстрее.

— Выбрасывайте оружие, говнюки! Руки вверх, выходить по одному!

На него были направлены два пистолета с обеих сторон; Джон выдохнул, приподнял ладони кверху и спрыгнул вниз. Времени на достать-застрелить было, конечно, много.

— А ну бросай свои пушки! Сюда! На землю! Больше ни шагу — пристрелим тут же! А ну!.. — махал пистолетом тот, который заговорил с ними первым. Джон медленно сунул руку за пояс, вытащил пистолет и бросил перед собой.

— Отбрось дальше! Ногой толкни, придурок! И пусть твой дружок выходит, да! У него пушки есть? — Константин, толкая свой пистолет дальше носком ботинка, исподлобья смотрел на него и молчал; где-то позади слышались шаркающие шаги — подходил Чес, уже давно всё услышавший.

— Чё молчишь, а? — прохрипел второй, потрясая пушкой. — Есть у него оружие или нет? А то пристрелим.

— Нет! — злобно крикнул им Джон. Рядом спрыгнул Чес, также невысоко приподняв руки; они переглянулись каким-то пустым взглядом, словно понимая, что это может быть их последним действием, и стараясь сказать им всё, что не получилось словами. Константин видел эти тяжко смотрящие тёмные, отчаявшиеся глаза, это худое, бледное и грязное лицо, растрёпанные пыльные волосы, превратившуюся в рухлядь одежду на исхудалом теле и искусанные губы и понимал, что если это конец, то… можно ли уже начинать сожалеть о том, что он не сказал или не сделал раньше? И где гарантия того, что после смерти они хоть ненадолго, но увидятся? А помолиться?.. Можно ли отмолить последние грехи перед уходом? Константин только горько и усмехался своим мыслям, понимая, что это пустое; Креймер, видимо, заметил это и в ответ мягко, едва заметно, но улыбнулся ему. Джон ничего не понял, удивился, но тут начал говорить первый мужик.

— Мы бы вас пристрелили, но не будем — всё-таки, вы открыли нам все ящики. Но специально везти вас до Ред-Хилла и отдавать вам три ящика — увольте! Ребята вы опасные, поэтому пришлось так… с угрозами, — он ухмыльнулся, скривив свою страшную рожу. — Берите один ящик, какой мы вам скажем взять, и валите куда подальше! Пушку твою заберём — ящик с консервами не стоит её, продать можно в три дорога. А ну, подай им ящик, который мы выбрали.

Второй аккуратно обошёл их, грубо толкнул Креймера и запрыгнул в грузовик, через полминуты скинув им самый задрипанный ящик, который, к тому же, полностью развалился, когда прилетел на асфальт. Джон смотрел на эту груду досок, консервов и шурупов и понимал, что… ах, может быть, кто-нибудь уже догадался о последующем слове? Впрочем, это так банально; он вновь понимал, что грубо ошибся, что опять и снова дал осечку, что надо было пристрелить этих гандонов как только он увидел их, не раздумывая, не давая шанса! Не он ли это говорил: либо они, либо мы? Не он ли обрушил ведро дерьма на Креймера, а потом всё равно дал провести им себя, как пятилетнего ребёнка? Не он ли… как всегда мягкосердечный идиот, которому уже и судьба орала во всё горло «Стань жестоким, стань жестоким! Вот тебе даже смерть собственного ребёнка, но стань жестоким!», а он всё равно осознанно игнорировал?

Он точно не помнил, как его жестоко отпихнули в сторону, как столкнули грузовик с преграды и поехали дальше своей дорогой, счастливые, эти имбецилы, впрочем, оказавшиеся намного умнее их. Остались только они с Чесом посреди пустой дороги, на фоне плачевных пейзажей и с кучкой консервов, из которых непригодными и нечаянно раздавленными грузовиком оказалась целая треть.

Джон чувствовал себя отвратительно, что уж и говорить: мало того, что вновь завёл их в тупик, лишился оружия, так ещё и плюнул в душу того, кто был сейчас почти единственным человеком, могущим его понять и поддержать, кто прощал его дерьмовый характер и имел терпение, достойное Оскара. Он посмотрел на Креймера: тот вздохнул, глянул на кучу консервов и, не чураясь, сел на асфальт и стал собирать в кучку годные и не повреждённые. Джон тут же бросился помогать ему, правда, молча; они лишь раз пересеклись взглядами — какими-то тяжёлыми, даже пустыми, но понявшими чувства друг друга мгновенно. Пошло опять всё по кругу: чувство вины, «а почему так?», разочарование в себе, желание наговорить кучу ненужных, но сблизивших бы слов, ощущение пустоты на сердце.