На осколках разбитых надежд
Шрифт:
— Фронт. Ком на фронт.
Солдат кивнул и сунул приказ в лицо Лее, побледневшей по мере прочтения бумаги еще больше. Она кивнула, что поняла написанное, и улыбнулась дрожащими губами Лене:
— Поможешь собраться? Хотя… мы же так и не разобрали чемоданы, верно?
— Лея… — начала было Лена, но соседка покачала головой и устало опустилась на стул.
— Помоги мне собраться, Лена. Они вряд ли будут ждать.
Лена перечитала приказ, особенно тот пункт, где было написано, что можно взять с собой, и бросилась в комнату Йоффе. Да, Лея не ошиблась. Никто из них так и не разбирал чемоданы и узлы после возвращения в Минск, поэтому Лена открыла чемодан Леи и, окинув быстрым взглядом содержимое, вынесла тот и пару узлов с верхней одеждой в коридор. И вскрикнула возмущенно, когда один из
— Эй, что вы делаете? Зачем вы отставили пальто? — возмутилась Лена, совсем забыв, что едва ли они понимают русскую речь. — В чем она будет ходить зимой? Winter! Winter!
Солдаты переглянулись и засмеялись, словно Лена сказала только им понятную шутку. И этот смех неприятно царапнул Лену, отразился внутри тревожным гулом. Так гудит небо перед налетом бомбардировщиков. Теперь она это знала.
— Она больна. Лея не может идти сейчас, — обратилась Лена к председателю домкома. И потом уже к солдатам, разрываясь между желанием перейти на немецкий, такой ненавистный ей сейчас, и интуитивным страхом показать, что она понимает их речь. Выбрала нечто среднее — смесь языков. — Кранк, понимаете?
— Тиф? — скинул с плеча автомат тут же ближайший к Лее солдат.
— Нет! Нет, не тиф! — испуганно закричала Лена и добавила, когда солдаты немного расслабились, убедившись, что в квартире нет заразы: — Она потеряла ребенка неделю назад. Ей нельзя сейчас куда-то идти. Ей нужно лежать.
— Не мешайте вы им, Леночка, — посоветовал тихо Михаил Львович, пряча взгляд. — Лучше не злить их. Знаете семью Рудерман из первой парадной? У них дедушка не ходячий, инвалид. Пристрелили его без всяких колебаний. Я Леечку провожу, вы не переживайте. Ей бы только дойти до нового жилья.
— Спасибо вам, Михаил Львович, — произнесла Лея, натягивая на плечи легкое летнее пальто. Лена заметила, что ей сложно попасть в рукава из-за слабости рук и поспешила помочь. Она не знала, что еще может сделать сейчас, твердо решив, что завтра же разыщет Лею по ее новому адресу и убедится, что с ней все хорошо, что она устроилась на новом месте.
Ей тогда и в голову не приходило, что Лею переселят в дом за колючей проволокой, где в комнате будет проживать еще несколько десятков таких же несчастных. Потому что новый дом Леи был когда-то конторой, а не жилым зданием. В зале просто натянули на веревках одеяла, чтобы хоть как-то разграничить жилье и создать видимость хоть какую-то видимость уединения. Обо всем этом Лене расскажет Лея в их редкие свидания у ограждения — границы из колючей проволоки, разделяющей людей на тех, кому суждено выживать, и тех, кого немцы открыто обрекли на смерть.
В гетто не было ни электричества, ни воды, ни отопления. Негде было достать продукты питания, кроме скудного немецкого пайка для евреев. Лена надеялась, что Лее предоставят работу вне границ гетто при распределении на бирже. К примеру, у них на швейной фабрике работали несколько евреек, которых каждое утро пригоняли колонной из гетто. Но Лея была слишком слаба в первые недели после переселения и получила работу внутри стен в детском доме для еврейских сирот.
Единственный безопасный путь передачи теплых вещей и продуктов для них был закрыт. И Лена, и сама Лея очень рисковали, когда тайно виделись раз в неделю, как договорились в свою первую встречу, когда Лена пришла к гетто среди остальных минчан, интересовавшихся судьбой бывших соседей и друзей. Однажды Лена даже получила прикладом в спину от полицейского, который заметил, как она передает Лее через проволоку мешочки с горохом и перловой крупой. Спина еще долго переливалась разноцветьем синяка и болела. Тот ноябрьский день вообще выдался неудачным для Лены — на обратном пути на нее налетела толпа беспризорников, которых в Минске после начала войны было множество, повалила на грязную мостовую и выдернула из рук сумочку с талонами и деньгами. В тот день Лена впервые пожалела, что еще жива, настолько велико было ее отчаяние…
Хорошо, что через два дня на обратном пути с фабрики ее остановил Яков Йоффе, проникший
тайком в оккупированный город и живший теперь под именем Якова Самойлова. Тянуть и дальше три рта Лена в одиночку бы просто не смогла.— Ты давно видела Лею? — повторил Яков встревожено, вглядываясь в ее лицо, чтобы подметить любую ложь и одновременно страшась правды.
— Да, давно. В первые недели марта у гетто было очень полицейских, а потом заболела мама. Я хочу сходить в следующий вторник. Как обычно. Мне жаль…
— В начале марта был погром, — глухо проговорил Яков. — Говорят, детский дом… весь. И детей, и персонал. Думал, ты слышала.
Лена не слышала. Вернее, она слышала об очередном погроме, когда в гетто входили айнзацкоманды [11] , чтобы в очередной раз принести смерть, но не знала никаких деталей. Она знала, что у Леи было убежище, так называемая «малина», где она укрывалась от погромов, поэтому даже при этих словах Якова надеялась, что и в этот раз соседке удалось избежать расправы.
11
Оперативные военизированные карательные отряды (айнзацгруппы; нем. Einsatzgruppen) — специальные подразделения СС и полиции в нацистской Германии, осуществлявшие массовые убийства гражданских лиц на оккупированных ею территориях стран Европы и СССР. Играли ведущую роль в «окончательном решении еврейского вопроса».
Детский дом. У Лены сжалось сердце от ужаса при мысли о том, что эти слухи могут быть правдивыми. Со времени образования гетто прошло восемь погромов, счет жертв которых шел на тысячи. И Лена боялась, что это далеко не конец.
— Здесь пара банок квашеной капусты, немного картошки и мешочек гречки, — вытащил из-под прилавка Яков узел. — Еще сахарин и табак для обмена. Как обычно — оставь себе и матери часть, остальное для Леи. Если же она… она…
— Нет, — Лене очень хотелось протянуть руку и сжать ладонь Якова ободряющим жестом, но она не посмела. Это выглядело бы слишком странно со стороны, такое панибратство с сапожником. — Она жива. Она пережила столько погромов. Ты же знаешь, у нее неплохая «малина»…
Глаза Якова вспыхнули снова, словно слова Лены разожгли в нем надежду. Он кивнул ей и повернулся к клиенту, который в этот момент подошел к прилавку. Больше у Лены не было дел на рынке. Она обменяла табак на небольшой кусок сала и поспешила вернуться домой, к матери, на обратном пути завернув в сторону гетто. Может, хотя бы мельком увидит, что там происходит за колючей проволокой. Но, увидев издали, как много отчего-то в выходной день полицейских у ограды, заробела идти с таким продуктовым богатством в узле. Помнила прекрасно, как когда-то один из таких молодчиков, местных в черной форме полицейского, не только обложил матом, но и отобрал все съестное, что было при ней.
«Во вторник. Я обязательно приду во вторник», — утешала себя мысленно Лена, пока шла торопливо домой. Ей было стыдно за свое малодушие, за страх перед охраной, но преодолеть себя она не смогла. Уговаривала свою совесть тем, что ей нужно было заботиться в первую очередь о матери, но это было слабым аргументом.
В кого она превратилась? В кого мы все превратились? Что будет дальше? Эти мысли все крутились и крутились в голове весь остаток дня. Лена уже не верила так слепо, что вот-вот война закончится, а немцев прогонят прочь из Минска. И даже не верилось, что когда-то все было по-другому. Не так, как сейчас.
Что когда-то она танцевала и мечтала о партии Жизели. Что мама была совсем другой. Что можно было в любой момент телеграфировать Коле и узнать, как у него дела. Или вообще пойти на почту и попросить соединить с далекой Пермью, услышать его голос и долго болтать о пустяках, загоняя куда-то глубоко тоску по брату. Что когда-то они вчетвером пили ситро в кухне за здоровье будущего младенца Йоффе, которого Яков и Лея так хотели после потери первенца. Что рядом были Котя и Люша…
Лена с трудом преодолела желание достать из-под кровати коробку с фотокарточками, в которую спешно убрала при сборах и рамки со стен, и толстые семейные альбомы. Что толку доставать из темноты следы того, что безвозвратно ушло?