На осколках разбитых надежд

Наверное, из-за этих мыслей к Лене снова пришел удивительный сон.

Яркие краски лета — изумруд зелени и лазурь неба. Дивный аромат летних цветов, кружащий голову. Мерный стук секундной стрелки на циферблате часов на даче Соболевых. Лена смотрит на эту стрелку, слушая, как в соседней комнате сервирует к обеду стол тетя Шура, как о чем-то тихо разговаривают мама и бабушка Кости. Из распахнутых в сад окон доносится смех Люши и скрип качелей.

— Еще! Еще! — кричит она задорно, и сильная рука старшего Соболева тянет за веревку, чтобы качели взлетели еще выше.

Лена наблюдает, как играет на стене бликами солнце, отражаясь от стекла бокалов и кувшина, в котором тетя Шура ставит охлажденный в подполе компот из свежей вишни. И как эти зайчики бегут по циферблату часов, где бежит секундная стрелка.

Ей пора идти. Лена разыскивает под диваном тканевые туфли, торопится выскользнуть из дома. Иначе она опоздает. Она знает, что секунды бегут слишком быстро. На ходу целует мать в щеку. Та смеется и шутит, что Лене не терпится к своему счастью. Тетя Шура смотрит с хитрецой во взгляде, а старенькая бабушка Кости поднимает руку в странном жесте, будто благословляет ее.

— Лена, до свиданья! — кричит ей вслед Люша, взлетая высоко под ветви старой яблони. Только Соболев не поворачивает к ней головы, когда она пробегает от крыльца к калитке. И ей почему-то на какие-то секунды кажется, что это вовсе не дядя Паша. Этот человек совсем не похож на плотного и коренастого Соболева.

«Глупости! — одергивает себя во сне Лена. — Кому еще тут, на даче, быть?»

Она бежит по узкой улочке между заборами дач, отводя от лица ветки деревьев, что тянут свои руки к ней через ограды. А потом внезапно оказывается не на улице дачного поселка, а в перелеске, выходящем на луг с головками белых цветов. За этим лугом виднеется дорога. Лена знает, что вот-вот там появится то, чего она ждала все время, отмеряя взглядом бег секундной стрелки. Она уже слышит этот ровный журчащий звук, и ее сердце пускается вскачь в груди. Вот-вот он будет рядом с ней. При мысли об этом тут же разливается в душе такая огромная волна счастья, что перехватывает дыхание, будто она накрывает Лену с головой. Ослепительного счастья. От этого счастья так и кружится голова, а сердце бьется в груди, словно шальное.

И вот он появляется на дороге. Черный автомобиль, блестящий зеркальной поверхностью хромированных деталей. Он медленно приближается к ней по дороге, и Лена обхватывает себя руками и чуть покачивается на каблучках в томительном ожидании. Водитель замечает ее, тонкую и хрупкую фигурку в светлом платье на фоне зелени, и нажимает на клаксон. Резкий звук разрывает тишину летнего дня. Лене слышится в нем такое же нетерпение, что не дает ей покоя в эти минуты, и она улыбается широко, понимая, что не одна она так томительно долго ждала этой встречи.

Водитель все гудит и гудит клаксоном, и она спешит шагнуть из тени придорожных деревьев и помахать ему.

Я тебя вижу. Я тебя жду. Очень жду…

Ощущение этого счастья все еще плескалось в груди, когда Лена проснулась от звонкой трели будильника. И было так хорошо, что на какие-то секунды забылось, что все совсем не так — сейчас не лето, а Дрозды уже известны минчанам вовсе не как место летнего отдыха. И что за стеной у нее в соседях немцы.

Лена тщательно хранила в себе это ощущение счастья, такого редкого для нее сейчас чувства. Старалась не обращать внимания на резкую немецкую речь вокруг, на мундиры или повязки на руках полицейских, на монотонность труда в цехе. Она старательно вспоминала каждую секунду из сна и убеждала себя, что все когда-нибудь будет, что привиделось это не просто так. Несмотря на то, что видела во сне тех, кого уже никогда не суждено увидеть в будущем.

— Мертвяков видеть во сне — к худу, — заявила ей Тося, когда сели вместе за грубо сколоченным столом во время обеда, и Лена рассказала подруге увиденный сон. — Так моя мати говорит.

— А моя бабушка все время твердила, что мертвые снятся к перемене погоды, — отмахнулась Лена, не желая слышать иное. То, что противоречило бы ее убежденности, что сон не несет ничего дурного.

— А у этого… у Кости твоего мотор был? — спросила с плохо скрываемым любопытством Тося.

— Он не мой, — неожиданно для самой себя резко отрезала Лена. Но заметив, как нахмурилась подруга, поспешила добавить: — У его отца была служебный «ЗИС». Дядя Паша часто возил нас на автомашине летом на дачу. Костя очень хотел выучиться вождению. Все просил Ивана Иосифовича. Это шофер Соболевых.

— Дай угадаю, — произнесла Тося, собирая в ладонь раскрошившийся хлеб с грубой поверхности стола. — Они успели уехать из города до всего этого, верно? Эвакуировались и думать забыли о вас с матерью. Они все такие. Эти с шоферами…

— Нет! — разозлилась Лена от несправедливого обвинения Соболевых. — Это неправда! Дядя Паша самый честный из всех, кого я знаю! Самый настоящий коммунист! Не смей так говорить о нем! Он выполнял свой долг — занимался эвакуацией завода. Чтобы ничего не досталось… этим!

Она мотнула головой в сторону мастера цеха, который издалека наблюдал за обедавшими работницами. Словно даже во время короткого перерыва их нужно было контролировать.

— Ты ничего не знаешь… ты не знаешь, как это было тогда…

Горло начинало сдавливать от спазма. Лена хватанула воздух раз, другой. Потом дернула ворот платья, расстегивая воротничок. Ей казалось, что он ее душит сейчас, что она вот-вот лишится последнего глотка воздуха именно из-за пуговички у самого горла. А вовсе не из-за того, что в который раз в нем застряли слезы тяжелым комком.

— Тише, тише, — потянулась к Лене через стол Тося и накрыла ладонью руку подруги. Стала поглаживать легонько, пытаясь успокоить и помочь загнать обратно в самый дальний уголок души острое горе. Потому что даже время не сумело притупить его ни на толику. Просто позволяло спрятать где-то глубоко.

Они обе знали это. Обе помнили самые первые дни, когда жизни так сильно изменились.

Нет, Тося была неправа, почему-то убеждала себя раз за разом Лена за работой после обеденного перерыва. Ровный стрекот десятка швейных машин становился неясным фоновым гулом, когда она постепенно погружалась в воспоминания о первых днях войны. Воскрешая в памяти то, что никогда не хотела бы вспоминать.

— … Что случилось, Котя? Что-то с бабушкой? — встревожено спросила мама, сжимая концы шали у горла. Лена замерла на месте, чувствуя, как спадает эйфория от предвкушения этого волшебного дня. Даже Валюша притихла и как-то растерянно смотрела на взрослых.

Костя, бледный, с поджатыми губами, стоял на пороге комнаты. Сжимал напряженно ладони в кулаки и разжимал с явным усилием. Он стоял, прислонившись к косяку, будто расслабленно, но было заметно, что это не так, что сейчас в его теле напряжена каждая мышца. Он словно натянутая струна на скрипке, вдруг подумалось Лене. Того и гляди оборвется вдруг.