На пороге Будущего
Шрифт:
— Не думай об этом, Нурмали. Не бойся. Ты умрешь в старости, служа другому царю.
Ничего не отразилось на его застывшем лице, лишь длинные усы будто бы воинственно приподнялись. Нурмали низко поклонился, по-военному четко развернулся и зашагал прочь.
14
Евгения сидела на дозорной площадке замка, бездумно глядя вдаль. Каменная скамья была жестка, но ей не хотелось вставать и вообще шевелиться.
Утром она обнаружила в пирожном муху, рассердилась и отправилась на кухню разбираться. Стоя между огромными столами, в окружении дымящихся кастрюль, она вдруг поняла, что не была здесь почти год. Она попыталась припомнить, когда в последний раз обходила замок с хозяйским осмотром, и не смогла. Махмели и начальники служб приходили к ней за устными распоряжениями или приносили приказы на подпись, да и то им нужно было сильно постараться, чтобы застать царицу на месте. Евгения молча сунула тарелку с пирожным в руки старшему повару, выдохнула и уже спокойным голосом спросила, как идут дела. Оглядевшись на кухне, велев
— Вот что делают угрызения совести! — смеялся Пеликен.
Он был уже не тот лихой парень, что когда-то первым бросался исполнять пожелания юной царицы. Он заматерел и отяжелел, перестал носить белые безрукавки и отрастил узкую бородку, придавшую его лицу солидность. Но его смех был все так же заразителен, и шутки все так же метки, когда он шел рядом с Евгенией, комментируя каждое ее действие и передразнивая встречавшихся придворных и челядинов.
— Я так закрутилась, что совсем забыла о замке, а ведь он — моя первая обязанность, — сокрушалась Евгения. — Ты погляди только, на складе целых двадцать полок пусты, а по документам на них должна быть плитка! Боюсь представить, что меня ждет, если зайти в винные подвалы, — там поди половины старых бочек нет!
— Конечно, нет. Махмели распорядился отправить две бочки в Готанор.
— Что ты говоришь! А почему я не знаю об этом?
— Госпожа моя, на что тебе эти бочки? Тебе ли вести учет такой мелочи?
— Я прекрасно помню, что год назад в подвале оставалось всего три бочонка с коньяком, да и тот всего семилетней выдержки. Махмели тогда клялся, что на днях должны подвезти несколько фургонов с алкоголем. Давай-ка интереса ради сходим и проверим…
— Ну уж нет, — Пеликен решительно потянул ее за юбку. — Ты так напугала бедного распорядителя, что он сегодня же разберется со всеми пробелами в документации. Пойдем лучше накричим на конюших.
Они обошли все конюшни. Евгения прокатилась на своем Ланселоте. Умный белый конь потряхивал гривой и высоко поднимал копыта, гордясь всадницей.
И вот она, облокотившись на каменный парапет, смотрит вдаль. Стоит раннее лето 2758 года, трава и листья еще молоды и светлы, а воздух настолько прозрачен, что она может различить орла, парящего чуть ли не в тсане над землей. Она протянула руку, позвала его, и он камнем ринулся вниз, расправил, тормозя, крылья в нескольких десятках метров над башней и сел рядом, уставив на нее желтые глаза. Многие не выносят безжалостного взгляда хищных птиц и зверей, но Евгении нравилось, когда пронзительные зрачки оценивающе смотрели ей в лицо. Крепкие когти орла оставили в старом камне царапины, и крошка осыпалась на скамью.
— Хорошо ли там, наверху? — спросила она. — Быть может, я скоро присоединюсь к тебе.
Орел раскрыл клюв, но не издал ни звука. Потоптавшись на парапете, он снова взмахнул крыльями, обдав Евгению теплой воздушной волной, и взмыл в небо. Она посмотрела вниз, во двор, куда въезжали курьеры с почтой.
Жизнь напоминала бесконечную спираль, что каждый год вращалась по одному и тому же кругу, обрастая при этом все новыми событиями. График ее занятий определился еще много лет назад и с тех пор все усложнялся, на большую спираль накручивалось несколько малых, так что Евгении иногда казалось — за обилием дел она больше не видит ни прошлого, ни будущего. Эвра, исполнявшая при царице роль секретаря, постоянно носила при себе календарь, в котором были отмечены даты всех визитов. Первый месяц года, начинающийся после дня весеннего равноденствия, Евгения проводила в Хадаре, ожидая с границы Халена, а иногда сама отправлялась на берег Фарады, лечила раны воинов, полученные в боях с дикарями, и нередко сама бралась за меч во время их стремительных набегов. В месяце раатсаре она следовала за Ханияром, проводя вместе с ним обряды и участвуя в весенних молениях, а затем гостила у Сериады либо принимала ее в Киаре. Затем занималась больницами, устраивала большие приемы, посещала скачки и разбирала накопившиеся бумаги. Три следующих месяца были расписаны между провинциями, где Евгению ждали дети, педагоги, врачи и больные. Осенью она снова ненадолго возвращалась в замок, а потом повторяла весь маршрут. Она не колеблясь отправлялась в далекие селенья, заходила в нищие хижины, делила с крестьянами скудную похлебку и расспрашивала об их простых бедах. Она любила встречаться с художниками, певцами, композиторами, и с ее легкой руки зимы в Киаре стали насыщены музыкой, пусть даже сама царица бывала в отъезде. По вечерам, окончив труды, Евгения много читала, читала все подряд: отчеты подчиненных, старинные легенды и сказки, великолепные приключенческие романы о подвигах островитян, открывавших земли континента, научные работы. Она успевала и потренироваться с Пеликеном, и поболтать с Алией о юношах и танцах. А жизнь между тем бежала, спешила куда-то, утекала, как песок сквозь пальцы… И нет времени остановиться, вдохнуть полной грудью, задуматься о том, куда же она так спешит, к какой цели стремится?..
Она не видела Халена уже больше двух месяцев, хотя не раз за это время их разделяла всего пара десятков тсанов. Весной он был в гостях у Амарха, в гарнизоне на правом берегу Гетты в провинции Дароа. Они проводили смотры своих полков, председательствовали на играх, в которых крусы состязались с иантийцами в борьбе, метании копья и стрельбе из луков, а по ночам весело пировали. Потом пришли известия о начавшейся в Галафрии войне. Это было очень далеко, на южной границе Матакруса,
на берегах Моруса. Соскучившийся по настоящим схваткам Амарх поспешил туда, клятвенно пообещав отцу, что лишь проследит за неприкосновенностью границы и вернется в столицу, где его ждали многочисленные дела. Хален, вернувшись в Ианту, надолго задержался в провинции Ферут. Потом случилась крупная заварушка в Готаноре. Два расса не поделили владения, год сражались друг с другом в суде. В конце концов пролилась кровь. Царь вызвал в Ферут представителей обоих кланов; в пути случилось еще две смерти. Царь был разгневан: подобного в стране не было много лет. Он побывал в Готаноре, чтобы лично определить виновного, с которого все началось. Затем прислал письмо Нисий, прося совета: молодому губернатору было непросто справляться с большой провинцией, — Хален отправился к нему… Он и сейчас был в Хадаре, обещал приехать на следующей неделе.Евгения спускалась вниз, намеренно сдерживая шаг. Возможно, прав Рашил, который говорит, что царь уже не в том возрасте, чтобы носиться по стране, как конь по скаковому кругу. Эта кровная вражда в Готаноре — вопиющий случай, из ряда вон, но даже ради него не стоило самому ехать туда. Пожалуй, пришла пора остановиться, оглядеться и сесть на трон, который все-таки стоит здесь, в Киаре. Пускай отныне спешат другие.
Гонцы, отдыхавшие за столом в Большом зале, завидя царицу поспешили к ней.
— Меня прислал Бронк Калитерад, госпожа, с секретной почтой.
— А я из Рос-Теоры. Велено немедля переслать письмо повелителю.
— Хорошо. Отдыхайте.
Евгения опять поднялась в верхние комнаты. Письмо из Матакруса отчего-то внушало ей тревогу. Она прочтет это письмо сама, прежде чем отправить его Халену. Но сначала следовало ознакомиться с посланием Бронка.
В комнате, где ровно пять лет назад Бронк рассказывал Сериаде о красотах Островов, находились сейчас Эвра и Лива. Первая что-то писала за столом, вторая играла с молодым гончим псом. Евгения села в кресло, сломала печать на конверте. В сложной обстановке Этаки Бронк по-прежнему чувствовал себя как рыба в воде. Царь Процеро был все еще жив, хотя ненависть к нему собственного народа, казалось, давно перешла все границы. Калитерад писал, что Процеро давно не выходит из своих покоев и кое-кто даже подозревает, что его давным-давно прикончили немногие приближенные рассы. Но сам Бронк так не считал. Шедиз полон озлобленных военных, готовых броситься на первого встречного. Как на беду, Галафрия вступила в войну с кочевниками — обитателями бескрайних южных степей. Там, по слухам, появился новый вождь, которому мало своих земель. Это еще больше накалило обстановку в Шедизе. То тут, то там вспыхивают междоусобицы, даже в Этаке никто не может быть спокойным за свою свободу и жизнь. «Я нахожусь в непростом положении, — писал Бронк. — С одной стороны, мне следовало бы усилить охрану, так как здесь даже полномочный посол дружественной державы не может рассчитывать на безопасность; с другой стороны, увеличение моего военного сопровождения может спровоцировать недовольство местной офицерской клики, и я не уверен, что мне удастся их улестить. Все идет к тому, что в самое ближайшее время здесь случится бунт. Царь сам загнал себя в ловушку, сам воспитал зверей, которые теперь готовы его загрызть, если еще не загрызли. Есть как минимум три военачальника, готовых бороться за власть. Нас ожидают интересные события. Я пока остаюсь в Этаке, но при первых же признаках грозы переберусь поближе к границе. В столице у меня достаточно глаз и ушей, так что недостаток информации нам в любом случае не грозит…»
Евгения отложила письмо. Проблемы шедизцев ее мало волновали, гораздо больше она переживала за Бронка, который, похоже, считал наблюдение за тамошними событиями смыслом своей жизни. Она, его жизнь, стоит куда больше, чем весь Шедиз с его ошалевшими от деспотии солдатами, думала царица, разрезая второй конверт. В этом письме, подписанном начальником канцелярии Шурнапала Пасесертом Трантианом, было всего несколько строк, но они прозвучали, словно гром с ясного неба. Евгения замерла, широко раскрытыми глазами снова и снова перечитывая невероятную, ужасную новость. В комнате по-прежнему было тихо, лишь весело взвизгивала собака, но девушки, хорошо знавшие свою госпожу, тотчас почувствовали, что что-то не так. Лива отпустила пса. Он продолжал ластиться к ней, она оттолкнула его. Эвра отложила бумаги.
— Что случилось, госпожа?
— Это… это… Несчастье, — наконец выговорила Евгения. — Амарх погиб.
Лива вскрикнула. Эвра продолжала смотреть на царицу, крутя в пальцах перо.
— Амарх погиб, — повторила Евгения. — Убит на границе с Галафрией… — она посмотрела на дату, — меньше месяца назад. Бронк, написавший свое письмо шесть дней назад, еще не знал об этом.
Она трясущимися руками затолкала обе бумаги обратно в конверты, нагрела на свече чашечку с сургучом, капнула на срезы и приложила свою печатку. Затем она ринулась вниз, в караульную, и велела начальнику стражи Зенгуту немедленно отправить письма в Хадару.
Амарх Хиссан! Ему было… теперь уже было! — сорок два года. Могучий воин, отважный и ловкий, не боявшийся ничего на свете! У него остался всего один сын — в просвещенной Рос-Теоре цари не рискуют обзаводиться кучей наследников, — но тому нет еще и двенадцати лет. А царю Джавалю уже за семьдесят, он очень болен и утомлен полувековым царствованием…
— Ну что ж, — сказал Пеликен, когда Евгения принесла в казарму эту горькую новость. — Амарха жаль, очень жаль. Пусть станет он первым воином в подводном царстве теней! Однако у него есть наследник. Царь Джаваль протянет еще лет пять, как раз до того времени, когда мальчика можно будет возвести на трон. Может быть, царь проживет еще дольше — теперь, когда Амарх не будет без конца расстраивать его своими выходками.