На просторах тайги, у студёной реки. Сборник рассказов, эссе

Среди отпускников был и Федя-Байкер, сорокалетний холостяк, оптимист и неприкаянный бродяга, в нескладно сидящем совершено новом черном в белую строчку костюме, белой рубашке с непомерно широким воротом, в ярко-оранжевом галстуке и шикарной фетровой шляпе. Всё это еще пару часов назад висело на вешалке поселкового магазина, а теперь, спешно оказавшись на Фёдоре, несуразно топорщилось, отказываясь признавать в нём своего владельца и избегая облегать его тщедушный организм.

Федор выбирался в отпуск впервые за последние три года и был необыкновенно воодушевлен, но при этом абсолютно трезв, рассчитывая гульнуть культурно по прилёту и отбыть, наконец, в родную деревню, где ждали сына и брата многочисленные родственники.

Своё прозвище Байкер, Федор получил по недоразумению. Любил Федя присочинить, рассказывая о событиях своей или чужой жизни, пофилософствовать на темы ему порой прямо скажем малознакомые. Обычно начиная рассказ, порой на самую банальную тему, ну, типа: «А пошёл я вчера в баню», скоро Фёдор начинал входить в транс и накручивал подробности выхода «в свет» с такой ловкостью и быстротой, что скоро сам забывал конечную цель своего рассказа, оказавшись вдруг совершенно в иной плоскости и временном отрезке исторического процесса.

И вот в один из таких моментов, кто-то из приятелей, долго слушая увлеченно заливающего колокола Федю, обозвал его Байкером, имея в виду, по безграмотности, то, что Федя сочиняет байки.

Тут в разговор встрял второй кореш Феди, заявив, что байкер, это как-то неверно звучит. Вот он читал книгу Конана Дойля про светящуюся в ночи страшную собаку Баскетвиля, убивающую людей, так он жил на улице Байкер Стрит, а потому выходит, что Байкер – это видимо фамилия какого-то деятеля.

– Ну и что? Каждый писатель – врун-сочинитель, так на какой ему улице жить, – возразил приятель, – как раз на улице байкера. И потом, может фамилия у того, в честь которого назвали эту улицу, была Стрит, а Байкер как раз и есть по-ихнему – сочинитель.

– Да нет! – вновь возразил кореш Феди, – я узнавал, стрит – это улица по-английски.

– Ну, тогда всё понятно, – Байкер стрит – улица врунов. А как еще можно назвать людей, сочиняющих такую хрень про светящуюся в темноте собаку?

На том и порешили.

Как ни странно, прозвище-нелепица закрепилась за Федей и стало вторым именем. Было решено – любишь и умеешь врать, сочинять небылицы – значит байкер.

Своим прозвищем Федя загордился, а вскоре раздобыв журнал с крупным на развороте фото заморского мачо в стильных темных очках, шляпе и кожаных штанах верхом на сверкающем хромом Харлей Девидсоне и яркой дамой на заднем диване мотоцикла. С удовольствием прочитав, что это и есть байкер, повесил картинку у себя над кроватью, любуясь столь понравившимся образом.

Теперь при знакомстве, протягивая руку для пожатия, Федя говорил:

– Фёдор, и сделав паузу, увесисто подчёркивал – Байкер.

Получалось, что Байкер как бы фамилия, которая на самом деле была по-русски проста как вздох – Свистунов.

Вскоре отъезжающих позвали к самолету, прибывшему и украсившему местный аэродром, на котором кроме оранжевой бочки для керосина и развивающейся на шесте полосатой мешка-кишки более ничего и не было.

По прилёту Федя, раскрасневшись от волнения, огней аэродрома, увидел в надвигающихся ранних сумерках сверкающую надпись «Мечта» и сам не заметив перемены своего состояния, уже двигался по тесной дорожке мимо палисадника прямиком к стеклянной двери ресторана, как очевидно всякий мотылёк летит на огонь.

У двери ресторана, с неоновой надписью «Добр. …жаловать!» пританцовывали от нетерпения две девахи с непомерно длинными ногами в красных колготках, в вызывающе-боевой раскраске лиц и свирепо торчащими вздыбленными грудями. Навстречу Фёдору раздались возгласы удивления, восхищения: «Какой мужчина!», и он был тут же подхвачен под руки милыми дамами, и уже совершенно счастливый и одурманенный невероятными ароматами дамского парфюма, вдруг как-то сразу уверовав в искренне гостеприимство и чистые помыслы принимающей стороны, шагнул в пропасть ресторана.

Его встречали с музыкой, гремела гитара, пара девиц, одетых в цыганские броские наряды, озорно и зазывающе подмигивали, трясли цветастыми юбками, раскачивали бёдрами и грудями, подавали поднос с угощением. Федя выпил, его обняли и повели, потом налили еще….

«Пей до дна, пей до дна…», – это последнее, что помнил Фёдор.

Очнулся Федя от странного ощущения, как будто его кто-то пытался брить-скоблить тупой безопасной бритвой: на лице было мокро и липко, потом пахнуло смрадом псины. Федя сразу почувствовал озноб и жуткий холод – его колотила дрожь. Открыв с огромным трудом глаза, он увидел над собой огромную лохматую харю с мокрым носом, свесившимся до земли мокрым языком и ушами, которые пытались стоять, но сразу падали, громоздясь на голове бесформенными лопушками.

Собака, отметив, что человек очнулся, села на землю и горестно заскулила, огляделась, как бы выискивая того, кто может помочь безрассудному горемыке. Федя оглядел себя и отметил, что на нем только рубашка, изрядно испачканная, трусы и ботинки. Сумки, шляпы, пиджака и штанов не было. Не было и денег, так увесисто разместившихся утром в карманах и сумке. Где всё это и что с ним было, Фёдор не помнил совершенно.

Псина, которая теперь сидела и внимательно рассматривала Федю, выглядела странно. Огромная лохматая голова каким-то образом уживалась с длинным тщедушным телом на кривых коротких ногах. Впечатлении о псе завершал безнадёжно обвисший хвост и невероятно грустные слезливые глаза.

Фёдор подался в сторону вокзала и, наткнувшись на зевающего у дверей сержанта милиции, попросил его увезти в представительство предприятия: сейчас хотелось одного – поскорее домой. Сержант, ни мало не удивившись, расспросил потерпевшего, вошёл в положение, нашёл для Фёдора старые штаны, брошенные кем-то за ненадобностью, и быстро организовал машину, но долго отказывался взять собаку, которую теперь Фёдор не отпускал из рук, повторяя раз за разом, что она его спасла. В итоге мученик предстал перед глазами начальства и, глядя с тоской в глаза представителю компании, попросился домой по-детски всхлипывая. Пёс поддакнул, легонько тявкнув и лизнув в знак поощрения руку хозяина. Начальник, видевший всякое, скривился, махнул рукой и определил явиться завтра на вертолётную площадку.

На следующий день на вертолёте, заказанного экспедицией для заброски геологического отряда в тайгу, Федя прибыл в поселок.

В посёлке не удивились прибытию Фёдора, и только местные собаки недружелюбно приняли прибывшую псину, так что пришлось нескладёныша нести на руках – благо руки были не заняты. Так и пришёл Федя к своему домишке в обнимку с собакой, – теплой душой, для которой его жизнь была небезразлична.

Изведав собачьего гостеприимства, Пёс теперь не выходил из двора, а только выставлял из приоткрытых ворот и калитки свою огромную лохматую голову, и этого было достаточно. По посёлку прошёл слух, что привёз Фёдор то ли кавказца, то ли какую иную дикую огромную псину.

Но отпуск продолжался и, заняв денег у горняцкой братвы, зажили было, но в сельмаге повстречал Федя старого приятеля охотоведа, который узнав, что Фёдор не при делах, позвал его поработать на заимке. Делов-то – поправить заимку, крышу починить, дров заготовить, с капканами да ловушками разобраться. А зимой, если хочешь, давай поработай на охоте, людей, мол, не хватает, а зверья нынче ожидается много.

Фёдор, намаявшись уже без дела, согласился и на другой день уже по реке на лодке добрался до заимки, где с псом разместился в ветхом домике, который следовало прибрать к зиме.