На просторах тайги, у студёной реки. Сборник рассказов, эссе

Но всё это осталось в прошлом.

Теперь глаза старого охотника слезились на ветру, ноги стали непослушны, восприимчивы к резкой смене погоды, а рука слабой и неверной. Смертоносный для зверя гарпун и пальма, невероятно потяжелели, а воспалённые суставы причиняли боль при попытке бросить снаряд.

Жизнь замерла на закате, и очень напоминала солнце, которое неумолимо катилось за холмы тундры, теряя свою ослепительную силу, цеплялось на края, яростно выгрызая своими, уже не столь яркими, лучами линию горизонта, стремясь проникнуть и раствориться в тверди земли. И казалось, что ему это удавалось, еще отдельные лучи прорывались из-за холма, как вдруг резко погасли и они.

Наступил сумрак… мрак….се мр – смерть….

Ивакак осмотрел свой давно не использовавшийся каяк, что лежал у яранги, как он это делал много раз, собираясь на охоту и, отметил, что каяк стал совсем ветхим: деревянный каркас рассохся, тюленья шкура, когда-то плотно облегавшая каркас, потрескалась, кожаные крепёжные нити в некоторых местах оборвались.

Но теперь его последний поход среди льдов будет недолгим и надежность каяка была не столь важна.

Ивакак помнил, как в его молодые годы старых людей, доживших до белых волос и глубоких складок на лице, по решению на семейном совете увозили порой на дальние торосы и оставляли среди льда и стылой воды.

Момент для того, чтобы уйти навсегда, был удобным.

Его сын, теперешний хозяин стойбища, уверенный и умелый Ничугайак, уехал с женой и внуком в соседнее стойбище. А это значило, что Ивакак сможет сам исполнить ритуал, свою последнюю волю и освободиться от щемящего сердце охотника ощущения обузы, ненужного для жизни хлама, сродни обветшалой и не согревающей на холоде кухлянки, что и годится только, чтобы застелить пол в яранге.

Больше стариков никто не видел и все знали – море забрало их. Так повелось, что море, обиталище страшного чудища калупилука, имеет право забрать человека к себе, и если кому-то довелось оказаться в воде, что случалось порой во время охоты, таких не спасали, а, только оцепенев от ужаса, наблюдали, как темная стылая вода забирает избранных по велению угрюмого морского чудища.

Старый охотник присел у каяка и воспоминания нахлынули, захватили и унесли его сознание в прошлое. Так захватывает и околдовывает снежный вихрь, когда выйдя из теплой яранги в ночь и стужу, подхваченный упругим жестоким потоком вьюги и потерявшись среди снежной, бьющей в глаза, круговерти, оказываешься вдруг в иной реальности в сравнении с уютом и устоявшейся обстановкой домашнего очага.

Ивакак вспомнил, как он, совсем еще молодой и уже признанный охотник своего племени, в далёком стойбище разглядел ладную девочку, чей милый нос так смешно выглядывал из натянутой на голову кухлянки, а два черных уголька-глаза с искорками-смешинками, невероятно сверкали и сразу очаровали его.

Девочка еще была мала, а Ивакаку уже было нужно выбирать невесту.

Он ждал три сезона, отправляя отцу Нагуе, – так звали смешливую его избранницу, подарки: добытые на охоте шкурки и прикупленные предметы нарядной одежды.

С Нагуей виделся Ивакак только по праздничным редким дням и почти не говорил. А когда пришло время забрать невесту, приехал, и, обсудив условия, заплатил семье своей будущей жены отступные в виде шкуры убитого белого медведя и увез Нагую в своё стойбище, в общую теперь для них ярангу.

Нагуя, войдя впервые в их жилище, по обычаю робко разложила свои вещи: кухлянку, фартук, оленьи унты, округлый нож уло и масляную лампу с фитилём.

Лампу невеста тут же зажгла, и момент, когда фитиль загорелся, пуская тонкую струйку копоти, стал началом семейной жизни Нагуи и Ивакака.

Скоро юная жена округлилась в талии и стали с нетерпением ждать прибавления в семье.

Нагуя, освоившись, любила танцевать, нежно напевая мелодию, то ветра, то моря. Более всего ей удавалась песня чайки. Кружась в танце, как в вихре воздушных потоков, с раскинутыми руками-крыльями, Нагуя издавала звуки, так похожие на крик чаек, что порой, если танец исполнялся на берегу, летающие поблизости птицы, начинали метаться и присматриваться, стараясь определить, откуда слышится голос неведомого сородича.

Роды оказались тяжелыми.

Ивакак вспомнил, как металась в жару его юная жена, каким влажным и ядовито бледным было её лицо, как она стонала и затем тихонько успокоилась.

Повитуха, что была рядом, отметив, что душа Нагуи воспарила в царство теней, орудуя остро отточенным ножом, сделала искусный надрез, и через минуту ярангу огласил звонкий крик малыша.

Так родился первый сын.

Тело Нагуи уложили под каменную кладку на берегу, которую тут же замело снегом. Ивакак еще долго ходил к могилке, пока не отметил, что песцы и птицы совсем растащили захоронение. После этого боль ушла из сердца.

Сын, названный Ничугайак – свет, оказался крепким и сильным.

Прошёл сезон зимней охоты, наступило короткое жаркое лето. И к Ивакаку приехал на оленьей упряжке известный вожак из чукотского стойбища с женой.

Чукчи и эскимосы, проживая на одном побережье, сдержанно общались, производя обмен. Чукчи предлагали шкуры оленей, одежду из шкур, нарты и самих оленей, а получали взамен добытых охотниками морских зверей, искусно шитые кухлянки, изделия и оружие для охоты, мастерски изготовленные каяки и большие лодки – умиаки.

Удобно усевшись в яранге, продуваемой ветерком, гость заговорил о том, что давно ждут с женой ребёнка, но милости Богов не случилось и он просит взять его жену к себе на ложе, чтобы она родила ему ребёнка от Ивакаку. Всем известно на побережье, что Нагуя умерла при родах, выносив здорового малыша, а значит, Ивакак может сделать так, чтобы и его жена быстро понесла дитя.

После смерти Нагуи Ивакак жил один без жены. Помочь чукче, он согласился, и сразу в первую же ночь, еще при муже-чукче принял его жену к себе на ложе, страстно обнимал молодую женщину по имени Нулик, – так заскучал он по женскому телу.

Гость лежал на другом, богато убранном ложе в яранге и утром, оглядывая смущенную жену и весёлого хозяина яранги, долго цокал языком и счастливо посмеивался, предвкушая будущее прибавление в семье.

На другой день гость уехал, одарив оленем и оставив Нулик у Ивакака, объявив, что дела в стойбище требуют его участия, но он вернется и заберёт жену, как только она понесёт ребёнка.

Ивакак и Нулик были счастливы вместе. Ночь встречала их, мягко стеля покровы на ложе любви. Настало время, и женщина отметила, что она понесла ребёнка. Время шло, Нулик округлилась в талии.

Долгими вечерами, лежа на шкурах в уютной яранге и наблюдая за Нулик, Ивакак любил припадать ухом к животу Нулик и ждал, когда ребёнок проявит себя. В тот момент, когда он ощущал движение и толчки плода, весело смеялся, чем веселил и маму ребёнка.

Муж Нулик, обеспокоенный затянувшимся товариществом по жене, наведался в стойбище Ивакака и, отметив не без удовольствия внешний вид своей беременной жены, предложил ей ехать с ним сейчас же. Но удивительное дело, Нулик, как только прозвучали слова об отъезде, просто исчезла, растворилась в тундре, незамеченной уехала верхом на олене за ближние холмы.