На разрыв

Может, написал он ей для того, чтобы снова встать в пару, но сам факт. Всё складывается одно к одному, и итоговая картинка ей вовсе не нравится.

– А ещё, – добавляет она, – мы в том же положении, что и Злата с Олегом. Юниоры, переходящие во взрослых с другими партнёрами…

Валерка на секунду задумывается, закусив губу, а потом выдаёт:

– А если подождать со взрослыми? Ещё успеете там накататься, а тут, по юниорам, после вашего распада пустая поляна и свободное лидерство.

Рая замирает, превращаясь в сидящую статую. В очень активно думающую сидящую статую.

Олегу двадцать один – крайний срок для катания по юниорам, и потому она всегда считала закончившийся сезон их последним, до сих пор, наверное, подспудно считала, но ведь Егор – не Олег. Егор старше неё всего на год, ему девятнадцать, и это значит, что теоретически у них есть два года на то, чтобы добраться до главного юниорского пьедестала и выйти на взрослый уровень во всеоружии.

С той оговоркой, что такие вещи не решаются в одиночестве, и для принятия важных решений у неё теперь вроде как есть и партнёр, и тренер. Два тренера. Им в любом случае нужно будет обсудить этот вопрос, когда они соберутся подавать заявление в Федерацию, у них вообще полным-полно вопросов, которые потребуется обсудить.

Финансовый, например.

Прежде, чем она успевает впасть в панику, Валерка поднимается с кровати и, немного помяв в руках полотенце, спрашивает:

– И ты реально ему не ответишь?

Рая кивает.

– А что?

– Не знаю. Сколько ты здесь живёшь, родители даже не пытались тебя найти. Пару раз приезжали к Олегу, ну и в столовой твоя мать появляется, ясное дело, но о тебе ни слова.

– Воспитывают. Думают, что я перебешусь и вернусь.

Рая знает это точно. Они обсуждали. В смысле, не родители с ней, а родители между собой, а она просто услышала. Некрасивая была ситуация: тридцатипятилетний тренер соблазнил свою юную ученицу, и в ответ на материно «А где были родители?» отец резонно заметил, что если родители встанут в позу, поставят дочь перед выбором, то с вероятностью в девяносто девять процентов просто её потеряют.

Надо дать ей перебеситься, сказал он. Она успокоится и вернётся.

Доля истины в его словах всё же была: лезть к влюблённой девочке со своими запретами – вариант не из лучших, но смотреть на того тренера с уважением она всё равно уже не смогла и не сможет. И никогда не поймёт, почему на него до сих пор с уважением смотрят другие.

Правда, по мнению Раи, кое-чего её родители не учли. Мало просто не мешаться, мало дать дочери перебеситься и успокоиться. Нужно ещё и быть готовыми её поддержать, когда она ошибётся или, точнее, поймёт, что ошиблась.

И надо быть готовыми извиниться, если ошиблись вы, а не дочь.

Как раз с этим у них и были проблемы.

– Я не отвечу, потому что не хочу возвращаться, – говорит Рая самой себе и Валерке.

Менее причёсанный вариант звучит как «Я со своим братом теперь в одном поле по большому не сяду», ещё менее причёсанный включает в себя слова «срать» и «мне нахрен не надо», но говорит она в итоге чуть мягче:

– Не хочу возвращать прошлое и не хочу, чтобы оно само возвращалось.

10. Варвара

Варвара не верит ни в Бога, ни во Вдохновение, и как-то так получается, что о втором в её окружении говорят много чаще. Повелось ещё со студенчества: каждый уважающий себя одногруппник и каждая уважающая себя одногруппница то и дело объясняли свои неудачи в учёбе творческим кризисом, мол, какой курсовик, когда нет вдохновения, и какой репортаж, когда нет вдохновения, и какое всё на свете, когда нет Вдохновения.

Вот так, с большой буквы.

Добрая половина поступающих на журфак – те, кого не взяли в литературный (или те, кто почему-то не додумались или не решились туда поступить), так что рассуждать о вдохновении (а также пенять на его отсутствие) у них в крови.

Варвара с третьего класса хотела стать журналисткой. Варвара поступала целенаправленно. Варвара знать не знает, что такое вдохновение, и, кажется, ни разу в жизни его не испытывала.

Ну, то есть, в узком смысле, как желание написать о чём-то конкретном – да, тысячу раз. Но в глобальном, широком, как этакую связь с космосом, канал, открытый между тобой и Вселенной, когда ты не имеешь ни малейшего отношения к тому, что выходит у тебя из-под пальцев, или как божественное Нечто, без чего невозможен акт творчества в принципе… Нет. Нет, и не надо.

У неё никогда не было проблем с учёбой и нет проблем с работой. Всё потому, что сесть и начать делать дело она может ровно тогда, когда нужно сесть и начать делать дело – и не надо ей для этого никакого божественного Нечто, никакого открытого канала, никакой связи с космосом, никакого дурацкого вдохновения. Просто выпрямиться, положить пальцы на клавиатуру, выдохнуть – и приступить.

Первое предложение ещё может пойти со скрипом. Второе тоже. Самый максимум – третье. Но дальше нужные фразы приходят в голову сами собой, остаётся только записывать.

Пальцы Варвары порхают над клавиатурой с такой бешеной скоростью, что любой, кто впервые видит её за работой, останавливается, поражённый, чтобы посмотреть и как-нибудь глупо прокомментировать. Мол, ничего себе, как ты можешь. В двадцать первом веке, по мнению Варвары, можно и не удивляться людям, способным быстро печатать вслепую, и, внутренне посмеиваясь, она в такие моменты отрывает взгляд от монитора, переводит на говорящего и улыбается, типа «да что здесь такого?». Не прекращая печатать.

Тем самым она, конечно, производит ещё больший фурор.

Уже привыкшие коллеги только посмеиваются.

Сегодня, впрочем, никто не смеётся. И никакого фурора не намечается, а причиной тому вовсе не отсутствие в офисе хоть каких-нибудь, хоть самых завалящих гостей. Причиной тому – сама Варвара, и тысячи мыслей в её голове, каждая из которых отвлекает от работы.

Она просто ничего не печатает, вот почему нет никакого фурора.

Варвара сидит, опустив руки на клавиатуру, но не нажимая ни одной клавиши, и смотрит вперёд, на подоконник, где, прислонившись головой к бежевым жалюзи, алым огоньком горит одинокий тюльпан. Он появился здесь совсем недавно и совершенно случайно: в купленном для главреда букете по недосмотру флористов оказалось на один цветок больше, чем нужно, а чётное количество суеверный коллектив дарить побоялся, так что лишний тюльпан осел на подоконнике в кабинете журналистов и менеджеров.

Вообще, конечно, держать журналистов и рекламных менеджеров в одном кабинете – это сущее издевательство, потому что тишины при таком раскладе никогда не добиться: звонки, звонки и ещё раз звонки, а ещё бесконечная ругань (так материться умеют только мастера слова), но Варвара не жалуется: даже без наушников она прекрасно умеет отключаться от постороннего шума.

От шума в собственной голове отключаться сложнее.

Цветок притягивает её внимание, такой красный, что больше похож на мак, чем, собственно, на тюльпан. В нём столько цвета и жизни, потрясающее сочетание пламенеющего красного и свежего зелёного – самое нелюбимое для Варвары из всех, какие только можно представить, но вместе с тем самое естественное.