На разрыв

– Ещё были матери, которым хотелось убить собственного ребёнка. Больше, чем можно представить… Такое принято осуждать, а надо жалеть и спасать, потому что никакое тут не инфернальное зло, да даже не выверты психики, никакая не патология. Просто попробуй месяцами не высыпаться, не иметь ни одной свободной минуты, не видеть никакой помощи, как белка в колесе – только в замкнутом кругу, каждый день. И это гораздо страшнее, чем реальные сумасшедшие. – Он на секунду задумывается и исправляется: – Обычные сумасшедшие. Они обычно вычисляются на раз-два, достаточно пары минут, а то и меньше. И звонят регулярно. Со стороны, наверное, сложно понять, но в каждой профессии свой юмор, и в психологических центрах таким сумасшедшим даже прозвища дают, и вообще они становятся чем-то вроде местных легенд. Или питомцев.

Варвара примерно понимает, о чём он. Она думает, что иногда профессиональный юмор – это такой способ защититься от всего плохого, что ты можешь встретить в этой конкретной профессии. Просто попытка сохранить свою психику целой. Отшучиваться, чтобы не прикипать, чтобы не сострадать, чтобы просто выжить, в конце концов.

Работники морга тоже, наверное, шутят о своих «клиентах».

– Страшно, конечно, бывает, когда сумасшедшие звонят. Особенно в первый раз. Начинают Библию читать, или ещё какие религиозные тексты, вперемешку со своими безумными выводами, так и думаешь, что как в фильмах ужасов, сидит по ту сторону что-то нечеловеческое, и теперь будет тебя преследовать: звонить не только на телефон доверия, но и к тебе на домашний, пока ты не сойдёшь с ума и не сбежишь куда-нибудь в Тьмутаракань, где оно тебя и прикончит.

Оскар хмыкает.

– Потом, конечно, понимаешь, что ничего такого не будет. Героем ужастика станешь вряд ли, равно как и просто героем. Чуваку, который мне это рассказывал, постоянно звонила девчонка. Он много где успел поработать, и в итоге осел именно на такой линии, для подростков, таких как она. Ей было лет двенадцать. Два звонка днём, два выходных, два звонка ночью. Каждый раз – с мыслями о самоубийстве. У подростков вообще, оказывается, столько мыслей о самоубийстве, что я смотрю на себя, на тебя, на всех вокруг – и удивляюсь, как мы вообще свои двенадцать-пятнадцать лет пережили.

И сколько людей их не пережило, мысленно добавляет Варвара.

Статистика подростковых убийств – одна из самых страшных вещей на земле, страшнее любого ужастика. И если и нужен миру какой-то супергерой, то из тех, кто могли бы такие самоубийства предотвращать…

– Каждый раз она изобретала разные способы.

Оскар вздрагивает, проводя пальцами по белой линии рамы.

Их руки слишком далеко друг от друга, чтобы Варвара могла накрыть его ладонь своей, поэтому она даже не двигается. У неё нет сил приблизиться и согреть кого-то другого, просто потому что ей самой хотелось бы получить немного тепла.

Она понятия не имеет, почему Оскар выбрал именно такую историю (определённо, не самый банальный способ завести беседу, вовсе не те одинаковые вопросы и одинаковые ответы, о которых она недавно думала), но его история попадает в самое яблочко. Сколько раз она сама стояла на подоконнике, цепляясь за раму, и думая о том, что сделать всего один шаг удивительно просто.

Сколько раз она так стояла? И, самое главное, зачем?

Нет никакой объективной причины. Сталкиваясь с самыми разными людьми и самыми разными судьбами, Варвара знает и понимает: у неё всё хорошо. У неё всегда было всё хорошо. Любящие родители, здоровые отношения в семье, нормальная атмосфера в школе и классе – никакой травли, никаких издевательств, ни над ней, ни над кем-то другим. Никаких брекетов, никаких очков, никакой дешёвой одежды или стареньких телефонов, – ничего из того, что заставляет одних детей чувствовать себя хуже других, и тем не менее…

И тем не менее на руках у неё ещё проступают белые шрамы (сейчас это называется «селфхарм», а тогда у порезов ещё не было никакого названия), да и о подоконниках она может много чего рассказать: в собственной комнате, в комнате родителей, в деревне у бабушки, в классе биологии, в классе географии, в классе английского языка…

Даже странно, что здесь и сейчас она может вот так просто сидеть на подоконнике, не думая о том, чтобы сделать пару шагов. Не желая делать никакой пары шагов.

С её жизнью всё в порядке. Для неё всё закончилось.

– И чем это кончилось? – спрашивает Варвара.

После долгого молчания голос звучит хрипло.

Она думает о том, как окно казалось единственным выходом безо всякого повода и безо всякой причины, и не может понять, почему позже, много лет спустя, когда всё было в сотню раз хуже, ни к какому окну её уже не тянуло.

– Я не знаю, – Оскар беспомощно пожимает плечами. – Никто не знает. Рано или поздно они все прекращают звонить.

– Пиздец, – вот и всё, то может ответить Варвара.

Они замолкают.

Самоубийство, думает Варвара, никогда не бывает исключительно твоим собственным делом. Выбором – да, хотя очень часто до суицида доходит только тогда, когда выбора уже никакого не остаётся (и никто уже в этом не виноват), но исключительно твоим собственным делом – нет, никогда. В него будут втянуты те, кого ты знала, те, кого ты любила, и те, кто любил тебя, и те, кто будут доставать твоё тело из ванны или петли или соскребать его с сырого асфальта.

Ты идёшь на это просто потому, что хочешь, чтобы тебе больше не было больно, и больно после твоего суицида будет другим.

– Хотя, наверное, самое страшное, – говорит Оскар после долгих минут тишины, когда Варваре уже становится страшно того, что это молчание так и провисит между ними, останется навсегда, – это даже не эти истории. Самое страшное, это то, что происходит с тобой… – Он сглатывает. – С теми, кто эти истории слушает. Их не всегда много, иногда даже ночи выдаются спокойнее некуда, можно ложиться и спать, никто не разбудит. Но пройдёт год, два, три, максимум восемь, и от тебя ничего не останется.

У Варвары возникает странное чувство, будто бы он говорит о себе.

И о ней тоже, одновременно. О многих.

– Профессиональное выгорание? – подсказывает она, снова нарушая его монолог.

Журналисты-новостийщики рано или поздно тоже теряют себя в бесконечном потоке человеческих ужасов. Автомобильные катастрофы, грабежи и убийства, скандалы, изнасилования, теракты, и в конечном итоге девяносто девять процентов ловят себя на том, что в ответ на телефонный звонок с сообщением об аварии отвечают, мол, а трупы-то есть? мы без жмуриков никуда не поедем.

И это страшно. А ещё страшно то, что «добрые» новости никому не нужны, ими только затыкают дыры в информационном пространстве, вставляя их в эфиры и на страницы по остаточному принципу, на первое место вынося боль и жестокость.

Варвара не согласна с этим. Варвара думает, что в жизни и без того слишком много дерьма, чтобы ещё и изо всех утюгов кричать про него же. Может быть, именно поэтому она и не пошла делать новости.

Вот только сейчас ей кажется, что в бурной городской жизни и аплифтинге тоже можно себя потерять. Пир во время чумы. Попытка закрыть глаза и радоваться несмотря ни на что, не обращая никакого внимания на то, что происходит вокруг.