На реках вавилонских

— Жертвам? — Гарольд с недоумением посмотрел на нее, потом опустил протянутую руку и с еще большим недоумением взглянул на меня. — Вы для нас вовсе не жертва. Мы беседуем с вами, чтобы определить, подвергались ли вы преследованиям. Итак, имя этого друга? Вы обмолвились, что у Баталова был такой друг.

— Нет, меня не преследовали. — Она решительно покачала головой и намотала на палец прядь волос. — Нет, ни в малейшей степени. После подачи заявления на выезд я лишилась права работать, но ведь это было в порядке вещей, особенно если человек занимался научными исследованиями. Или работал в средствах массовой информации. Или в сфере образования, или еще в чем-то таком. Это было вполне нормально.

— Имя этого друга?

— Какого друга?

— Недавно вы упомянули какого-то друга, с которым он время от времени якобы встречался по поводу своих переводов.

— Я упомянула? Нет. Никакого друга Василия я не знаю.

— Послушайте, не принимайте нас за дураков. — Гарольд опять потерял терпение. Когда он раздражался, то повышал голос. — Стоит нам спросить у вас имена, как выясняется, что вы никого не знаете.

Нелли молчала.

— Если вы не будете с нами сотрудничать, мы не сможем вам помочь.

Нелли опять ухватила прядь волос и принялась наматывать ее на палец. Она внимательно следила за Гарольдом.

— Вопрос в том, кто здесь кому должен помочь, — совершенно спокойно произнесла она и оставила прядь волос в покое.

Гарольд тяжело дышал, потом он повернулся к секретарше, заглянул в глубокий, как всегда, вырез ее платья и рявкнул:

— Такие вещи вы записывать не должны.

Секретарша подняла на него глаза:

— Я должна это вычеркнуть?

— Ах… — Гарольд снова сел на свое надежное место за письменным столом. — Давайте-ка вернемся ко времени перед тем, как вы подали заявление на выезд. Вы сказали, что хотели уехать, потому… потому что между вами и вашим другом возникли определенные проблемы. — Гарольд опять раскрыл папку и ждал ответа.

Нелли смотрела на Гарольда с недоумением. Ее кожа казалась мне белой, как мрамор, глаза у нее покраснели, даже слегка припухшие нижние веки просвечивали розовым.

— Проблемы? Я же вам сказала, что он лишил себя жизни. Для меня больше не имело смысла там оставаться. Он присутствует там во многих местах, и я не могу увидеть их по-новому. Другая страна с тем же языком, однако без этих мест — вот ради чего я здесь. Неужели вы этого не понимаете?

— Мне очень жаль, — деловито сказал Гарольд. — Однако здесь вы тоже не обретете вновь вашего друга.

На глазах у Нелли выступили слезы, было слышно, как она глотает слюну, она глубоко вздохнула, ноздри у нее вздрагивали, но она не плакала, — во всяком случае, не плакала по-настоящему, как плачет Юнис. Нелли, похоже, не приходилось сдерживать плач, скорее, слезы наворачивались ей на глаза, но там и оставались. Гарольд бросил на меня многозначительный взгляд.

— Вы сказали, что Василий Баталов бросился с крыши дома и не оставил вам настоящего прощального письма. Но ведь в его бумагах вы нашли какую-то заметку. Она была явно помечена одним из недавних чисел?

— Да, возможно, это был черновик.

— Вы не захватили эту заметку с собой? Эту последнюю заметку, последний привет от человека — вы просто оставили ее лежать, где лежала?

— Разве я раньше не говорила вам, что меня не интересуют такие материальные вещи? Нет, наверно, я ее там оставила.

— Подобные вещи вы называете материальными? Но ведь для вас это должно было иметь духовную ценность. — Гарольд подвинул по столу к Нелли лист бумаги. — Напишите здесь, что значилось в той заметке.

— Не могу.

— Почему же не можете? Если вы не будете с нами сотрудничать, мы не сможем вам помочь. — Гарольд принял обиженный вид, но потом все же изменил тон и нетерпеливо сказал: — Поймите же, тут речь идет о том, чтобы вас приняли в Федеративную республику. Вы же хотите, чтобы вас приняли?

Нелли кивнула, с сомнением посмотрела на меня, потом на Гарольда.

— Ну, пишите. — Гарольд протянул ей шариковую ручку.

Рука Нелли покоилась у нее на коленях. Она опять нерешительно посмотрела на меня. Мне показалось, что она ждет моей поддержки.

Теперь Гарольд воткнул острие ручки в бумагу.

— Вот. — Он дал понять, что теряет надежду. — Вот, пишите. И давайте не будем говорить, что для вас это не имело значения.

Нелли опять посмотрела на меня.

— Вот.

Ожидание в ее взгляде заставило меня спросить о том, что я впервые услыхал, когда он заговорил.

— Как вы понимаете эту фразу: не будем говорить, что для вас это не имело значения? — Я старался, чтобы мой голос звучал участливо. В конце концов, я был обязан задавать вопросы.

Нелли скрестила на груди руки и посмотрела на меня своими большими светлыми глазами. На вопрос она не ответила.

— Вот. — Гарольд воткнул ручку в бумагу и наклонился над столом. — Фрау Зенф?

— Это нигде на бумаге не значилось.

— Как вы сказали? — Гарольд взял себя за ухо. — Вы что, солгали нам?

— Нет, я вообще так не говорила.

Гарольд перелистал бумаги в папке.

— Фрау Зенф, мы задаем вопросы только ради того, чтобы выяснить, каким репрессиям вы подвергались.

Нелли кивнула.

— Да, это вы уже сказали. — Она говорила так тихо, что я едва расслышал. — Знаете, я здорово устала, возможно, мне просто больше ничего не приходит на ум. — Она склонила голову набок и облизнула губы. — Понимаете, полжизни меня расспрашивала госбезопасность, сегодня за меня взялись вы, завтра примутся англичане, послезавтра пожелают французы, пусть бы даже вы еще со мной не закончили. А когда же приступит к делу секретная служба ФРГ? Про это я уже забыла. А на границе меня расспрашивали наши государственные чиновники, уж не знаю кто, возможно, госбезопасность в форме, похожей на полицейскую. Голова у меня пуста, до того пуста, что вы и представить себе не можете, я уже понятия не имею, что я рассказала вам и что рассказала другим. Это, в сущности, перекрестный допрос. Может, вы завтра попробуете со мной еще разок? — Ее вопрос звучал почти умоляюще.

— Разве вас допрашивали? — На Гарольда ее измученное состояние никакого впечатления не производило. Я взглянул на часы: мы допрашивали ее, сменяя друг друга, уже семь часов, и насколько я знал Макнила и Флейшмана, до пяти часов они ее не выпустят.

Нелли истерически рассмеялась.

— Разве меня допрашивали? Это что, шутка? Меня беспрерывно допрашивают. Вы допрашиваете, другие допрашивают, всё у меня теперь вышло наружу, в голове ничего не осталось, она пуста, ее выспросили, всю выпотрошили. — Нелли постучала кулаком по голове. Я бы охотно ее от этого удержал, если бы мог и если бы не показался при этом смешным. Голос ее оставался неизменно приветливым и твердым. В самом деле: голос представлял заметную противоположность ее мнимой усталости.