На рубежах Среднерусья

Приподнял крупную голову Василевский — Сталин сделал уважительный жест головой: после Сталинграда мнения начальника Генерального штаба у Верховного обрели весомость:

— Командующим фронтами можно ответить так: ваши мнения разумны, но при проведении операций ограниченного размаха. В ходе них мы не сможем выйти даже к Днепру, и летние месяцы, выгодные для крупного наступления, придутся на стратегическую паузу.

Два слова по существу. Определенными мерами надо помочь одержать верх в спорах германского генералитета тем, кто ратует за проведение упреждающего удара по нам. Целесообразно подготовить и провести ряд дезинформационных мероприятий, чтобы показать нашу медлительность в восстановлении фронтов и армий: пополнение их идет как будто вяло, инженерные работы ведутся спустя рукава, оперативные и стратегические резервы в зачаточном состоянии. Полная готовность наших центральных фронтов к летней кампании возможна к середине июля. Особенно важно скрыть в тайне формирование танковых армий, а также новых артиллерийских дивизий и тем более корпусов. Человек я вроде бы не строгий, но предлагаю и настаиваю: все виды дезинформации и маскировки (тактической, оперативной и стратегической) должны проводиться убедительно и не менее важно — строжайше по тем мерам, которые будут намечены. В последние поездки на фронт пришлось увидеть храброе разгильдяйство: мол, под Сталинградом мы набили фрицам и Гансам морду — чего нам их бояться! Вот такую храбрость надо пресекать суровыми мерами, вплоть до отправки в штрафные батальоны. Приказ номер двести двадцать семь Верховный еще не отменил.

— Заодно выскажите, товарищ Василевский, ваше мнение и по такому вопросу: где нам начинать кампанию, если германцы откажутся от генерального наступления? — в негромком голосе Верховного Жуков и Антонов уловили поощрение реплики начальника Генштаба.

— На юго-западном направлении, — ответил тот со спокойной сдержанностью. — Там вблизи друг от друга три крупных промышленных района: Харьковский, Донецкий, Запорожско-Днепровский. Чуть западнее Криворожский железорудный бассейн с его марганцевыми рудами. Удастся захватить его — Германии трудно будет выплавлять вязкую броню.

После Сталинграда к мнениям Василевского Сталин стал относиться с особым вниманием, хотя они высказывались как советы или пожелания. Верховный ни разу не услышал от него сожаления или обиженного вздоха, если что-то не принималось или даже резко отвергалось. Судя по ходу Сталинградской битвы, начальник Генштаба не принимал к подчиненным крутых мер, решения его внешне казались осторожными. Не всегда они давали ожидаемый эффект. Многие, вполне верные и обоснованные, не смогли выполнить Еременко и Гордов. Потом противодействие противника. Он, Василевский, своевременно определил намерение Манштейна — пробить коридор к окруженной армии Паулюса, и с двойной целью ввел в сражение 2-ю гвардейскую армию — сначала предотвратить прорыв армии Гота оборонный, затем добить прямым ударом с фронта и с флангов. То и другое вполне удалось.

Тогда, под Сталинградом, Василевский предложил обескровить танки Гота обороной, а затем добить ослабленного. Результат оказался огромным: Маштейн с Готом не смогли удержать проход у Ростова для всей группы армий «Юг» и значительная часть ее вынуждена была отойти на Таманский полуостров.

Мысли Василевского видны и в докладе Антонова, отметил Сталин. Они сходны с докладной запиской Жукова. Пожалуй, Ватутину и Рокоссовскому надо ответить так, как предложил Василевский.

В тридцатые годы, в пору борьбы с разными оппозициями, Сталин умел терпеливо выслушивать резкую и даже оскорбительную критику. Но, одержав победу, он допускал споры только на заседаниях Политбюро. Молотов даже резко возражал по многим вопросам. Однако при обсуждении в более расширенном составе постепенно установилось правило: Сталина можно критиковать, Генсека — недопустимо. Он первое лицо в стране, и критика его — критика социализма и всего, что он предпринимает для его строительства. Понемногу в нем укрепилось самомнение: все, что он предлагает, намечает, — верно. Когда не хватало фактов, Сталин обращался к своей интуиции, в которую верил, как в надежное подспорье. Но при решении оттянуть войну на 1942 год интуиция страшно подвела его: он не дал развернуть на границе хотя бы войска прикрытия, и приграничные округа, не успев преобразоваться во фронты, потерпели чуть ли не гибельное поражение.

Сейчас два возможных начала немцами летней кампании, при всем аргументированном обосновании наиболее вероятного, все же раздвоили его. Раздваивали неготовность войск к отражению близившегося (поданным разведки) наступления немцев. Слишком много еще оставалось слабых мест и просто едва заштопанных дыр на центральном участке стратегического фронта, а резервы, собираемые со всех военных округов, еще были слабы, особенно морально, чтобы выдержать массированный удар врага.

Молчание Верховного озадачило Антонова. После резюме Василевского он не считал возможным докладывать то, что осталось, к тому же оно выглядело бы неуместным повторением. Василевский, хотя и привык к долгим раздумьям Верховного на заседаниях Ставки, сейчас не мог определить, из-за чего Сталин так долго молчит.

Кроме военной разведки, знал начальник Генштаба, у Сталина была и личная. Ею руководил подчиненный только ему генерал-полковник. Недавно он доложил кое-какие данные о военном совещании, проведенном в Кёльне. Высокопоставленные генералы уверенно заявляли Гитлеру, что в этом году германские армии под их руководством непременно одержат победу над русскими и политики смогут освободиться от крупных забот на Восточном фронте. Лето всегда было и останется германским, а в этом году вермахт как никогда получает мощнейшее оружие.

Аргументы, высказанные Антоновым, убедительно обосновывали именно такое начало военной кампании. Но почему Гитлер колеблется? Столь больших обсуждений с генералитетом своих мнений он еще не проводил. Оголтелый шум на радио и в газетах ведь может иметь и дезинформационную направленность. Немецкая пропаганда умеет быстро и целенаправленно проводить такие акции.

За короткую войну удвоить военное производство? Промышленные возможности Германии с учетом предприятий Западной Европы весомые. Но два года немцы обходились без промышленной кооперации с ними. Наладить ее в короткие сроки?.. Возможно и такое.

Если немцы соберутся с силами в мае, исключать их наступление опасно.

Сталин хорошо знал, что с выпуском тяжелых машин, оснащенных стволами с дальним прямым выстрелом, мы несколько запоздали, а стоящие на них трехдюймовки слабы в дуэльной стрельбе. В этом кроется немалая угроза прорыва немцами нашей обороны.

Сопоставляя то, что доложил генерал Антонов, с информацией своего личного разведчика к тому же не словесным, а документально подтвержденным, Сталин колебался. Чтобы довериться соображениям Василевского, ему не хватало одного-двух фактов. Отсутствие таковых в сорок первом году не позволило ему поверить, что война начнется со дня на день. Эта черта характера сказалась и сейчас.

За молчанием Верховного могли последовать вопросы, на которые надо было давать незамедлительные ответы, и потому Александр Михайлович напряжен но думал. Вероятнее всего, Сталина серьезно беспокоит возможный прорыв германских группировок в стратегическую глубину обороны фронтов. Выход их на оперативный простор в прошлом натворил чудовищное — под пятой немецкого сапога оказалось огромное пространство страны. Каких усилий потребовалось, чтобы отстоять Дон, Волгу и Кавказские предгорья! Возникла угроза голода с его непредсказуемыми последствиями. Случись что-то подобное в третье лето, народ может усомниться в его способностях довести войну хотя бы до той черты, с которой ее начали немцы. А это утрата лидером своего авторитета. Без государственного лидера, которому верит народ, Союз может дать трещину. Такие уже в первое лето обозначили крымские татары, в прошлом — чеченцы и в какой-то мере калмыки, вспомнившие царские обиды и притеснения. Даже отделение каких-то республик сейчас крайне опасно. И Сталин, конечно, осознает это, хотя пик такой угрозы миновал. Однако новое поражение Красной Армии и для Союза может обернуться тяжелыми последствиями. Вероятно, именно это беспокоит Сталина. В ходе третьего отступления, не исключено, народ может перестать верить в Сталина, в его слова и лозунги. Поэтому прорыв немецких армий даже в ближайшую стратегическую глубину обороны недопустим! — мысленно заключил Василевский.

Зазвонила «вертушка». Сталин, кивнув Антонову, чтобы сел, взял трубку и, кого-то выслушав, сообщил:

— Новые танки и самоходные орудия, вооруженные стволами от зенитных орудий и сотками, наша танковая промышленность к началу летней кампании сможет поставить Действующей армии в ограниченном количестве. Тяжелые танки будут вооружаться сто- и стодвадцатимиллиметровыми пушками. Их снаряды Даже за пределами прямого выстрела будут выводить танки врага из строя или глушить экипажи. Так что в ближайшие месяцы наша Действующая армия получит танки, превосходящие немецкие. Пока же придется опираться на противотанковую артиллерию и самоходки с новыми пушками. Завышенные потери наших танков в борьбе с немецкими не исключены, возможно, неизбежны в соотношении один к трем и даже к четырем.

Объявив перерыв на перекур, Сталин позвонил Поскребышеву, чтобы тот пригласил на совещание намеченных товарищей. К концу перерыва стали приходить вызванные.

Первым вошел главный танкист — генерал Федоренко. Полную увесистую фигуру выправил лишь слегка и, увидев знак Сталина, сел на свободный стул. За ним вошел Ворошилов, в поведении которого означилась суетливость. Минут через пять в дверях показался саженного роста главный маршал артиллерии Воронов. Когда все удобно уселись и обратили взоры в его, Сталина, сторону, он произнес: