На рубеже веков. Дневник ректора

Сегодня в 16 часов состоится общее собрание.

Для «Труда»:

«Героем дня, конечно, стал Виктор Степанович Черномырдин. Как замечательный актер он безусловно обыгрывает даже нашего не слабого в интонациях и позах президента. Вслед за Нероном можно было бы воскликнуть: «Какой актер пропадает!» И должен сказать, что, говоря о редкостном умении Черномырдина держать зал, смешить его или печалить, я отнюдь не имею в виду только понедельничную баллотировку в Думе. Рядом с роскошным шоу, которое Виктор Степанович дал накануне вместе с вечно подыгрывающим власти Киселевым, его думский бенефис — это этюды в театральной школе. Как хорошо он у Киселева говорил о счетах в банках, как будто эти счета у нас у каждого второго. А о бедах, которые семьдесят лет, оказывается, шли от коммунистов! Об индексации, которая теперь отменяется и будет, словно младшая сестра, называться компенсацией. Как будто можно компенсировать жизнь, разрушенное высшее образование, разоруженную армию и потерявший веру в себя народ. Не при Мамае все это случилось, а когда строились сверкающие здания «Газпрома». Воистину у одних суп жидок, а у других жемчуг мелок. Конечно, хотелось бы, чтобы премьер говорил правильным русским языком, но сколько Виктор Степанович прячет за своим милым косноязычием! Да и вообще, не заглядывая никому в карман, я бы хотел, чтобы перед каждым диктором на нашем постсоветском телевидении горела цифра его оклада, а перед общественным деятелем — итоговая цифра его счета в банке. Тут и становится ясным: кто и что имеет в виду под емким словом «народ».

Вообще надо сказать, что неделя была крута на искусство. Например, непосредственно после программы Киселева — фильм о сыне дьявола, с невероятным красавцем американского кино Тони Перкинсом. И не ищите, пожалуйста, аналогий! Но поразили меня стихи Пастернака. Как-то ночью, в бессонницу, включаю ящик, а там прекрасный фильм Андрея Смирнова «Осень». И вдруг в пивной, в совсем, кажется, неподходящем месте, зазвучали стихи из пастернаковских «На ранних поездах». О том, как в военную зиму в электричке читали дети: «В них не было следов холопства, которые кладет судьба, и трудности и неудобства они несли, как господа».

9 сентября, среда. На сорок процентов резко поднялась цена на бензин. Это, как мне кажется, Черномырдин и его группа отвечают на провал в Думе. Президент пока молчит относительно новых кандидатур, долларовая паника не стихает, но к ней привыкают.

Вчера провел два семинара: на младшем обсуждали Ксению Кузнецову и Скудина с первого курса, на старшем — диплом Маши Лежневой. Как ни странно, все это не вызвало у меня обычного раздражения от трудности чтения. Машин диплом просто чудо — в это время ни слова о политике, лишь частная жизнь и жизнь вокруг. Маленькие, казалось бы ничтожные, рассказики сложились в единое целое.

Прошлый раз дал своим ребятам задание: «Есин со всеми его недостатками», начал получать апологетические тексты. Тексты прелестные, но иногда я вижу на столах в аудиториях про себя такое… Загадочная и подловатая душа студента. Мой любимый второй ряд.

10 сентября, четверг.

Состоялся ученый совет. С приходом Горшкова все встает на свои места. Финансовый и политический кризис мы вроде прошли, нам даже почти удалось сохранить деньги за обучение. Впрочем, склока разгорелась вокруг премирования приемной комиссии, Лаптева и товарищей. Хотя деньги в результате их летней работы пришли огромные, но даже один процент от этих сумм — это 2 тыс. долларов. Лица у некоторых членов ученого совета были красные. Думали не о затраченных усилиях, испорченном летнем отпуске, усталости, а о тысячах.

11 сентября, пятница.

Утром приходили итальянцы брать интервью о культуре и политике. Не аналитик я-с. Проболтал что-то воодушевляющее. Потом началась обычная нервотрепка. Был один из родителей студентки, исключенной за творческую несостоятельность.

В пять часов Госдума начала дискуссию и утверждение Примакова на должность премьер-министра. Я приехал домой и, соответственно, видел по телевидению лишь конец. Эта кандидатура устраивает почти всех. Лишь Жириновский затеял жуткий скандал, тем самым подчеркнув свою особую позицию. Ему ничего не светило, а с Черномырдиным, привыкший от любого голосования что-нибудь получать, он явно просчитался. От независимых депутатов выступил Боровой, и тут сразу стало ясно, чем Примаков нехорош: противник продвижения НАТО на Восток, противник оголтелого воровства. Да и по самому Примакову видно: ему лично уже ничего не нужно. Почему-то это воодушевляет.

Цены в Москве выросли, и их не опускают, хотя доллар немножко упал и сейчас стоит где-то 10–11 рублей.

С Агроном Туффом из Албании пришли экземпляры «Имитатора» на албанском.

12 сентября, суббота.

В Обнинске. Очень плохо себя чувствую, кашель меня изнуряет, почти нет сил работать. Впереди поездка в Китай по линии Союза писателей.

17 сентября, четверг.

Пекин. Раньше об этом в дневнике не писал, но поездка эта по линии МГСПС намечалась уже давно. Я как-то несерьезно относился к разговорам Пулатова, а когда все определилось, стал утешать себя, что это невозможно. Не может судьба так подыграть, чтобы в сказочной стране, в которой мне тридцать лет назад посчастливилось пробыть двое суток и проспать две ночи, удалось бы побывать снова. С меня вполне хватило пения птиц в посольском саду, чуть ли не под конвоем поездки с аэродрома в посольский городок, какой-то мимолетной прогулки по неведомому парку и в день отъезда во Вьетнам — в 1968 году я летел туда в качестве фронтового корреспондента — картины утреннего прочно забитого, как ватой, туманом Пекина без машин, без реклам, медлительного, упорного — от одного края улицы до другого — потока велосипедистов, через который продиралась машина. Господи, неужели промелькнуло ровно тридцать лет! А теперь я стар, сед, болен и, хотя стараюсь идти прямо и высоко держать голову, чувствую, что меня качает и походка неверна. Но тем не менее сроки планированной поездки приближались, развернуться на сто градусов уже было неудобно, и я, несмотря на отвратительное самочувствие, решил ехать.

В самый последний момент, перед отлетом, отказался ехать и сам Пулатов, переменчивый, как ветер мая. У него, по его словам, это было связано с болезнью жены, «пролетом» с каким-то банком и постоянными наездами ганичевской команды. Я Пулатова по телефону покорил, и мы втроем полетели: кроме меня, это Вл. Гусев и Ренат Мухамадиев, председатель Союза писателей из Татарии. О нем впоследствии особое слово.

Перелет Москва — Пекин. Наш огромный Ил-86, который, кажется, полностью не набьешь никакими силами, китайцы вперемешку с русскими. Запомнилась одна фраза стюардессы: «Леди и джентльмены! Подушки и пледы являются собственностью «Аэрофлота». Просьба при выходе из самолета оставить на ваших креслах».

Город потрясает своей величиной, красотой, обилием современных зданий, машин, велосипедистов и видом людей, вполне, кажется, довольных жизнью. Здесь, похоже, нет богатых и бедных — одни китайцы в машинах и на велосипедах. Сразу вспомнился тридцатилетней давности Пекин. Это было одно из самых сильных моих потрясений. Утром, когда мы в туман ехали из посольства в аэропорт, я увидел через окно машины лишь крыши какой-то старинной постройки и облепившую нас со всех сторон беззвучную толпу велосипедистов — это было как победное и молчаливое нашествие саранчи.

«Программа пребывания делегации МСПС (Международный Союз Писательских Союзов)

17 сентября.

В 15 часов встреча с русистами в Пекинском университете. 18 сентября. Поездка на Великую Стену; в 16 часов встреча с писателями в Союзе писателей Китая; в 18 часов банкет. 19 сентября. Вылет из Пекина в Ханчжоу. 22 сентября. Вылет из Ханчжоу в г. Сиань. 25 сентября. Вылет из Сианя в Пекин».

Вся эта программа нашего пребывания в Китае написана круглым почерком нашего переводчика Лю. С ним я встречался в Москве, и он на аэродроме в Пекине без всяких табличек и вывесочек, к которым прибегают при встрече иностранцев, меня опознал.

Сразу же после встречи в аэропорту и обеда повезли на факультет славистики в Пекинский университет. Расположился факультет в бывшей загородной резиденции императоров, в тех самых знаменитых садах. И опять я подумал о живительной роли социализма в этой стране. Полный двор молодежи, играющей в какие-то спортивные игры. Слушали хорошо, я подарил книги для факультетской библиотеки. Интересно выступал Гусев, немножко по национальному вопросу посражались с Мухамадиевым. Ренат — бывший соратник Ельцина — тот предлагал ему даже место своего заместителя в Верховном Совете — теперь пришлось уходить в патриоты. Речь зашла о русском языке в бывшем Союзе, о республиках. Я говорил о том, что все политические деятели этих республик сейчас, давая интервью телевидению, всегда говорят по-русски. Говорил, что без русского языка не было бы Айтматова, да и неизвестно, что там писали Нурпеисов и Гамзатов. Не усилиями ли Солоухина и Казакова, переводивших первого, и опытнейших профессионалов Гребнева и Козловского, переводивших второго, возникли эти имена, теперь известные во всем мире.

Завтра едем на Великую Стену. Здесь бы дать описание гостиничного номера на третьем этаже гостиницы «Пекин», но будем краткими: современная роскошь.

18 сентября, пятница.

Я недаром никогда не подстегивал события и поддавался их течению, не пытался что-то схватить, не принадлежавшее мне, и легко относился к тому, что от меня уходило. Еще найдется. Я помню, как тогда, тридцать лет назад, кто-то из посольских, с симпатией относившихся ко мне, сказал за столом, кивая в мою сторону: «Свозить бы молодого человека на Великую Стену и к Минским могилам». Минские могилы — это могилы императоров эпохи Мин. Я тихохонько спросил: «А это далеко?» И мне ответили: «К Стене — километров семьдесят, а могилы еще ближе». Меня никуда не свозили, а свозили в ресторан, единственный, кажется, в годы культурной революции, открытый для дипломатов. Мы там с какими-то француженками лихо сплясали модную тогда коллективистскую летку-енку. Я еще очень гордился спортивными ботинками и почти воинскими спортивными штанами. На следующий день, переспав в посольстве, я улетел во Вьетнам.