На рубеже веков. Дневник ректора
Шрифт:
25 сентября, пятница. Пекин.
Запретный город я увидел, но это меня даже расстроило. Исполнение сокровенных желаний опасно и приводит к потере интереса к жизни. Мы прилетели из Сианя довольно рано и без особых осложнений. Я еще раз подивился порядку в пассажирских потоках и пропускной способности на китайских авиалиниях. Не успели мы подойти к багажному отделению, как наши чемоданы уже поползли по ленте транспортера. Город, естественно, забит пробками, и протиснуться до нашей гостиницы было не так легко. Снова огромные здания министерства культуры, Всекитайской ассоциации женщин, министерства иностранных дел. Но ощущение, что дух подлинного Китая так и не дался мне, на этот раз подступало все сильнее. Понять и постигнуть мы можем собственную жизнь, а во всех остальных случаях лишь наши личные формулы, с которыми, если мы чувствуем их внутренний артистизм, мы соглашаемся, а если нет, то говорим о неудаче познания. Но и собственная жизнь — лишь приснившийся сон. Разве не вчера, проезжая через площадь Тяньаньмынь, я почти отводил глаза — было страшно, а вдруг что-то произойдет. Тогда, тридцать лет назад, когда я летел во Вьетнам через Китай, в Пекине лежал снег и шла культурная
До экскурсии мы, побросав распухшие чемоданы — целую адидасовскую сумку у меня занимают купленные лекарства, — пошли обедать. Час принятия пищи — святое для служивого китайца. Я помню, как, уезжая из Ханчжоу в шесть часов утра, милая сопровождавшая нас девушка Вэн повела нас на завтрак. Какую же полную тарелку жареной свинины, яичницы, кусков ветчины и всякой прочей не дамской, а плотной мужской снеди она себе навалила. На обед мы пошли в специализированный по пекинской утке ресторан. Все оказалось здесь по технологии из моего путеводителя. Легкая закуска, которая мне уже перестала нравиться — потянуло на своенину; после повар принес коричневую от жара утку — ее заливают через надрез на грудке соевым соусом и томят в специальной печи — и прямо на глазах эдаким большим косачем принялся ее строгать на мелкие соблазнительные кусочки. Из целой утки получается тарелка строганины, остатки не без мяса костей пойдут на коллективный бульон. В своей записной книжке я набросал фразу, которую цитирую: «Что там расслабленная игра Ростроповича, как ворон прилетающего на каждое российское несчастье, я видел, как в китайском ресторане повар нарезает утку по-пекински!»
И Тяньаньмынь, и сам Запретный город впечатляют, конечно, своими размерами. Меня лично поражает в этом ансамбле, что задуман он был правителями почти шестьсот лет назад целиком и сразу. Ансамбль зимнего дворца, Эрмитажа с его театром да вдобавок с Летним садом и лежащим напротив Михайловским замком — но сразу, не как плод сложившихся обстоятельств и желаний вереницы царей, а как некая разовая задумка. Передать и описать впечатление невозможно. А для меня все это еще и не лишено внутреннего человеческого содержания, потому что помню настольную книгу моей юности — мемуары Пу И, последнего императора Китая. Имена императрицы Ци Си и наложниц для меня не пустой звук. Утверждают, что главная идея дворца китайских императоров — заставить человека почувствовать себя песчинкой в бесконечных дворах между роскошными павильонами. Мне кажется, наоборот: императоры думали о своем величии, о реальном ощущении себя здесь, в центре Вселенной, в центре многих окружающих одну другой сфер. И первая из них была дворец. Господи, что же испытывал в реальности человек, молча, со свитой за спиной, переходящий из одного павильона в другой? Все чудеса дворца описывать не стану, это уже сделали за меня типографы, где искусство фотографа и типографское искусство заслоняют порой реальный предмет и его масштаб, тем более что я, отчаянно торгуясь, купил здесь альбом и хорошо помню фильм Бертолуччи — лучше не скажешь. Осмотреть дворец можно лишь за несколько дней. Даже официальная экскурсия разбивается на двое суток, сначала осматривается западная сторона, а потом восточная. Поразили огромные вызолоченные чаны, расставленные возле почти всех павильонов. Они для воды — это средневековая и дальнейших веков мера пожарной безопасности. А мы всегда протестуем против пожарного инспектора. В тронном зале я сразу узнал трон, на котором сидел маленький император из фильма Бертолуччи и где он спрятал свой шарик.
Китай навсегда останется для меня недосягаемым для познания. Всегда гордящийся тем, что я русский, впервые поймал себя на мысли, что хотел бы быть китайцем. В этом случае какой-то «китайский», непознаваемый остаток от мною здесь виденного оказался бы понятым. Что же это за цивилизация, способная после себя оставлять памятники, подобные гробнице какой-то коварной и беспощадной императрицы Цянь Лин, наверное, это жена Гаоцзуна. Это я опять возвращаюсь к виденному мною в провинциальном Китае. В комплекс этой гробницы, которая, кстати, кажется, еще не раскопана, хотя об этом говорил еще Го Можо, президент Китайской академии наук, входит огромная гора, на которую идет пешеходная тропа — это голова императрицы, шея — аллея каменных скульптур километра в два-три, две башни на двух соседних горах, расположенные как бы на одном уровне — это соски императрицы, а дальше на необозримое пространство простираются ее живот, ноги, и где-то покоится ее лоно. Уверен, что у китайцев для всего перечисленного есть свои определенные географические пункты или пунктики. Все это производит удивительное ощущение масштабов и простора, слияния с природой и ее силами. Рядом с этой величественной гробницей, состоящей из одних только символов. Невольно приходит мысль: природу не переплюнешь, китайцев не превзойдешь.
1 октября, четверг.
Еще 26 сентября, в субботу, поздно вечером возвратился в Москву. Поездка была тяжелая, в Пекине нагруженный самолет стоял два часа, в Новосибирске во время остановки из самолета не выпускали. Все делается для удобства не пассажиров, а сотрудников. Интересно, такая ли ситуация складывалась с рейсами в Париж, Франкфурт, Мадрид — огромное количество туристов и невероятное
количество рейсов в Европу — как и рейсов в Москву. В Пекине определенно лишние часы на загрузке связаны с какими-то, скорее всего, левыми грузами — ведь самолет огромный, способный поднимать танки. Чтобы закончить эту тему, вспомню и другой эпизод. На следующий день, 27-го в воскресенье, в Шереметьево, когда сестра Таня улетала вместе с Татьяной Алексеевной в Париж и у них был перевес стоимостью в 240 долларов, то регистраторша, ничуть не стесняясь, взяла без квитанции с них 100 долларов и на багажных квитках написала «норма». А потом мы фантазируем, отчего бьются самолеты — от перегрузки. И размышляем, отчего наш «Аэрофлот» находится в таком прорыве. Да он разоряется по кусочку своими сотрудниками.Сразу же по приезде узнал, что Таня и Татьяна Алексеевна продали отцовскую квартиру на Ленинском и навсегда уезжают во Францию. Стоит квартира 80 тысяч долларов, деньги они сумели сразу переправить на новую отчизну. Продали и дачу. К чувству некоторого недоумения: да как они смогут без родины, примешивается и сиротское чувство: я теперь один, и сердце дрожит. Но, в общем, обе мои родные девушки выбрали чужие удобства вместо своих родных трудностей. Бедный поседевший и сломавшийся в лагерях папа! Помню, как он просидел в приемной ректора университета Лумумбы десять часов, чтобы Таньку взяли туда. А Танька не успела институт закончить, как, наверное, все же по любви, с кошачьей грацией, но слоновьим упорством вышла за француза. Именно это, кажется, сделали, поставив целью, все девочки из ее группы. Зятя у меня зовут Марк.
Провожая ее в Шереметьево, я плакал: свидимся ли еще когда-либо? Мне от моей родни осталась целая квартира мебели с пианино, посуда, какие-то хозяйственные вещи и мой собственный гараж, который был оформлен на Татьяну Алексеевну. Все это, включая пианино, я перевожу в институт, теперь будем обставлять общежитие и институтскую гостиницу.
И еще две для меня значительные новости: вышла (и уже привезен тираж) книга В.К. Харченко и появился журнал «Юность» с первой главой моего Ленина. Сейчас очень занят следующей главой — Шушенским. Опять читаю недочитанное и поражаюсь упорным и ясным ленинским письмом.
Книга В.К. Харченко называется: «Писатель Сергей Есин: язык и стиль».
Все эти дни на фоне падения доллара и формирования нового правительства занимался хозяйством: надо ремонтировать крышу, сорванную новым ураганом на общежитии, и перестраивать читальный зал.
Владимира Константиновича Егорова назначили министром культуры. Это уже второй ректор ходит в министрах. Сегодня, встреченный мною Гусев сказал: «Следующим станешь ты». Фигушки.
2 октября, пятница.
Утром перевезли в институт пианино. Постепенно я начинаю осознавать, какое все-таки счастье, что Харченко написала обо мне книгу. Здесь огромное количество примеров для преподавателей и ученых. При всеобщей лености через эту книгу я скорее войду в научный оборот. Как замечательно ей удалось прочесть все, понять выгоду заниматься мною и понять меня. Она удивительным образом, ни капельки не льстя, умудрилась сказать обо мне то, что я сам трезво думаю о себе. Последнее я никому не говорю, потому что не поверят. Но я действительно чувствую в себе совпадение художника и ученого.
Вечером по телевидению известие: ушел в отставку Александр Асмолов — заместитель министра образования, который курировал среднюю школу. Предлогом для ухода он избрал приход в министерство «красного» министра высшего образования Филиппова. На самом деле, как я понимаю, это немыслимая боязнь независимого человека, нового министра, который довольно быстро может понять, что господин Асмолов своим «вариативным» образованием погубил русскую школу. Сегодня в интервью для журнала «VIP» я говорил, что гуманитарное образование, которое с помощью Асмолова в средней школе почти забыто, готовит из молодежи граждан, пробуждает чувство патриотизма. Асмолов тот человек, при котором наша школа стала учиться по учебникам Сороса. Вечером Сванидзе вцепился в это либеральное наваждение, пытаясь доказать на его примере откат страны от либерализма.
Получаю первые отзывы о своем Ленине: Самид сказал, что, как при чтении «Улиса», чувствуется значительность, но читать дальше нельзя, утомляет. Я-то, держащий в голове весь замысел, надеюсь на силу и читабельность «промежуточных» глав.
4 октября, воскресенье.
На даче в Обнинске привел все в порядок к зиме. Деревья, посаженные мною почти двадцать лет назад, в этом году не принесли урожая, в лучшем случае с десяток яблок, по-настоящему их надо выламывать, выкорчевывать и менять. Но безумно жалко. В связи с этим вспоминаю эпизод почти шестидесятилетней давности, сорок первый год. Мы в эвакуации в деревне, на родине мамы, и как, теперь понимаю, деревня плохо к эвакуированным, хотя и к своим, относилась: не было что поесть и зимой не было чем топить. Отчетливо помню, как мама в крутой мороз сама ездила на лошади с санями в лесничество за дровами. Она, крестьянка, рассказывала, что больше всего боялась, как бы лошадь не распряглась. А потом она от нужды и холода вспомнила, что у ее деда, бабушкиного отца, был единственный в деревне кирпичный дом и при нем сад, тяжелый, яблоневый. Дом, естественно, эвакуированной жене военнослужащего не отдали, живи в избе, а вот сад спилить разрешили. Чтобы не делиться с нею, единственной наследницей, ничем. Тогда же меня пронзила жалость по отношению к этим старым деревьям. Ну, как же, зачем, они так долго росли и так много видели. Деревья, как собаки и лошади, должны в покое доживать свой век, даже если они не в силах приносить пользу.
Прочел интересную повесть Лены Нестериной, которую она представляет как дипломную работу. Все в порядке и с художественными средствами, и со вкусом, и с наивностью писателя, хороши и местами очень точные мужские образы. Меня только волнует сам факт: поиск вшей. Женщинам-писательницам близок крутой натурализм. Возможно, здесь я что-то недопонимаю. Но для меня важно не то, что мы называем новым или устаревшим, а само, как раньше говорили, «непечатное».
По дороге с дачи домой купил десять литров подсолнечного масла и 25 килограммов картошки. В магазинах довольно пусто. Интересная особенность: западный маргарин процентов на двадцать стоит дороже нашего сливочного масла. У всех ощущение тревоги и голода. Мое поколение надвигающийся голод чувствует нутром.