На рубеже веков. Дневник ректора

* В процедуре, кроме премируемого, двух ведущих, которые задают вопросы, жмут руки, смеются, чествуют награжденных, похлопывают их по плечам, участвуют еще юные девы. Девы выдают мешки коричневого цвета с красными шнурками — это упаковка под бронзовых Пегасов, провожают награжденных на сцену и возвращают на место. У этих дев по пояс декольте, и они делают все, чтобы камеры обратили на них внимание.

* Вся публика производит впечатление сытой. Это не ироническое замечание, а наблюдение. Когда перестаю злобствовать, я замечаю, что и ведущие, и герои торжества включены в тонкую игру общего шоу: веселят публику. Вообще-то дело это трудное.

* На ступеньках в оркестровой яме расположился наш китаец и трясет кудрями. Закончили премирование совершенно неизвестных телевизионных звезд. Говорят все удивительно гладко, слова скользят друг за другом, словно по желобу. Стоит открыть рот — и посыпалось. Многоречивая нация.

* Наконец-то для меня стали прорезаться какие-то знакомые имена: Вероника Повони, Микеле Плачидо. Плачидо очень молодой с прекрасной крашеной шевелюрой. Здесь это кажется не зазорным. Низенький Плачидо в темном костюме и светло-голубой рубашке.

* Кто такой Могиус Скаца, при имени которого зал встал?

* Появился встреченный овацией какой-то обаятельный парень, одетый очень простенько, в обтяжку, с почти выпирающими гениталиями. Он о чем-то поговорил. Позже Наташа сказала, что это актер, автор и исполнитель песен. Он, в частности, сказал, что вот, дескать, мы все говорим о трудностях, а есть трудности у людей, которые встают в пять и идут на завод. А мы в пять часто возвращаемся из ресторанов.

* Рассматривая жюри, выступающих, ведущих, респектабельную творческую публику вокруг, я подловато думаю о том, каков процент среди них клятвопреступников, мазохистов, предателей, скрытых гомосексуалистов, сумасшедших, клептоманов.

Мои размышления на эту животрепещущую тему прерываются появлением на сцене какого-то плотненького мужика, работавшего еще с Висконти (сведения от Наташи). Произнесенные этим героем слова — интернационального звучания. Он и сейчас еще чувствует себя коммунистом.

* Как здесь не развернуться к размышлениям о себе. Может быть, мне надо кончать писать и только произносить речи? Может быть, мне надо менять имидж? Превратиться в статного и важного джентльмена?

* Тем временем, словно герой из какого-то кинофильма, появляется молодой фотограф. Он весь одет в тон: песочный костюм, жилет, галстук, ботинки. Как автоматчик, чуть пригнувшись на изготовку, он проходит перед первым «высокоответственным» рядом, раз за разом, как убивая, фотографирует знаменитостей.

* Ну, вот на сцене и Ален Делон. Издалека он значительно моложе, чем на своих фотографиях. Мне лень перелистывать свою молодость и фильмы тех лет. «Рокко и его братья». Я вспоминаю Висконти и его фильмографию, интересно, был ли Делон его любовником? А тем временем Делон — обаяшка и умница — говорит.

Ведущий спрашивает: «Как вы относитесь к тому, что ваше имя стало неким мифом XX века».

Как заклинание, Делон повторяет: «Я работал со знаменитыми режиссерами и старался успеть сделать то, о чем мне говорили. Это они сделали меня таким, каков я есть».

Последние и первые покупки.

Самое большое несчастье в этой поездке — я потерял колпачок от дорогой авторучки, которую подарила Танечка. Как всегда, в магазины я не ходил, лишь в каком-то киоске купил три шариковых ручки за 1.500 лир.

Честно говоря, я предполагал, что пойду после процедуры награждения на банкет, но мне было жалко бросать Наташу, ее муженька Франко, а с ними и разбойника Людовико в дебри их повседневной жизни. Коли сегодня я уже не герой дня и не могу их всех взять с собой, то я принимаю их предложение и мы едем в маленький прибрежный ресторан есть пиццу.

Людовико, возбужденный двумя прошедшими днями, безумно шалит. Франко переживает из-за этих шалостей. Мы немножко говорим о политике. Франко удивляется, как наш народ терпит такое правительство и полупрезидента (Наташа так переводит), а потом нам приносят по огромной, как украинский подсолнух, пицце. Когда это без подделок — это безумно вкусно и остро, это настоящее чудо, которое описать словами очень трудно.

Мы вскоре расстаемся. Утром я встаю в пять, пешком дохожу до станции, сажусь в автобус и безо всяких приключений добираюсь до Рима, так его и не увидев, до аэропорта. Здесь у стоек «Аэрофлота» я встречаю целую кучу своих соотечественников. Как будто ничего не изменилось, они хитрят, стараются провезти, не оплачивая, побольше багажа. Это хористы одного из знаменитейших коллективов. Наблюдений за ними мне хватило бы на маленькую повесть, но об этом как-нибудь в другой раз.

12 июля, понедельник. Утром уже на работе. Вечером же заглянул в телевизор. Какое, милые, у нас тысячелетье на дворе? Оказывается, приехал Собчак, даже собирается баллотироваться в Думу. Это все, конечно, вызов народу и лучше всего показывает, какое у нас правительство и кого оно собирается поддерживать. Вот тебе, бабушка, и Скуратов день. И еще один подарочек судьбы. В «Труде» от 10 июля, суббота, 1999 года, утверждается, пока в качестве «версии», — генерал Олег Калугин был агентом ЦРУ и в течение 40 лет… С версией выступает полковник разведки в отставке Александр Соколов. Ну, ретивые демократы первого призыва, вы и даете!

13 июля, вторник. Вышла в «Правде» моя давнишняя с B. C. статья-интервью. Валя, остерегаясь, укрылась за псевдонимом, но статья хорошая. И здесь опять несколько моих любимых героев — Собчак и Стреляный.

В обед была г-жа Спендель из университета в Турине. Приходила она вместе с Евгением Михайловичем Солоновичем. Хорошо поговорили, эта дама, владеющая русским языком, мне нравится. Правда, должны были бы меня насторожить ее литературные пристрастия. Естественно, любит Петрушевскую. Ладно, люби — и не люби меня, мы и так прорвемся, хотя, конечно, хорошо было бы мне быть евреем. Подарил ей несколько своих книг и побежал купил для нее в магазине книгу Эммы Герштейн о Мандельштаме. Ноблесс оближ. Говорят, в мое отсутствие Битов и Щекочихин беседовали обо мне (естественно, Платонов) в «Общей газете». Додержаться бы до 1 сентября. Жаль, конечно, что платоноведку я не выгнал в этом году. Это она вместе с дочкой и мутит воду.

14 июля, среда. Занимался ремонтом крыши, потом встречался с архитектором по поводу реставрации изгороди по Бронной и строительства институтской проходной. С каждым годом жить в институтском дворе все сложнее. То бомжи пьют пиво, то какие-то бандиты ставят на день машины.

В час дня я вместе с охранником Димой пошел за аккредитацией на Московский фестиваль и благополучно и быстро ее получил в одряхлевшем Доме кинематографистов. Но по дороге мы проходили мимо Музея революции, того самого, где Витя Симакин служил когда-то дворником, и тут я обнаружил, что знаменитого троллейбуса с раскореженным боком, появившегося как экспонат после переворота 1991 года, уже нет. Тяжелое артиллерийское орудие, стоящее в правом углу музейного двора, — есть, на месте и знаменитый броневичок, участвовавший в революции 1917 года, а вот троллейбус куда-то исчез. И тут Дима рассказал мне, что именно на этом экс-музейном троллейбусе работал его друг.

В Димином пересказе эта история выглядит так: «Шел дождь, моего друга остановили около американского посольства. У него закончилась смена, и он ехал в парк. Развернули троллейбус поперек, баррикада. Мой друг от троллейбуса не отходит. (Из телефона-автомата звонил в парк — приказали от троллейбуса не отходить. Как-никак, а вверенная ему гостехника.) Через полчаса появляется компания демократов с водкой и бутербродами. На баррикаде, составленной из парковых скамеек, троллейбусов, легковых авто, мусорных контейнеров, — шумела напряженно-разухабистая толпа, подогретая чаем, кофе и другими, более крепкими напитками. Все ждали штурма. Мой друг, продолжает Дима, сидел в своем троллейбусе, пока не начали стрелять. Стреляли с крыш, но не прицельно по людям, а по технике, стоящей в баррикаде. Кто стрелял, по-моему, до сих пор не знает никто. (Если только некоторые деятели спецслужб.) Скорее всего это была провокация, так как буквально минут через 15–20 появился первый танк, и разогретая толпа обезумевших «защитников демократии» стала забрасывать его тем, что под руку попалось. Друг, кстати, видел, как этот дурачок, кажется, фамилия его Комаровский, попал под танк. Дождь — а этот парень с плащ-палаткой на плечах, веревка в плащ-палатке у него узлом на шее завязана. И вот он полез на танк. Ребята в танке ничего не видят, все люки задраены, «смотровые щели» залиты и заляпаны всякой гадостью (которой забрасывали машину), а у того плащ-палатка зацепилась за трак, вот этой плащ-палаткой его под танк и затащило».