На рубеже

Загрузив клаву на заднее сиденье, мы поехали в город. Я попросила папу подождать, на случай если никого не окажется, или меня не пустят, чтоб оставить клаву в машине. Очень уж не хотелось тащить ее обратно в маршрутке!

В общем, я еле скреблась по гололеду с клавой под мышкой. Хоть она и немного весит, рука отсохла. Я стала слабой, нетренированной, быстро утомляемой, да к тому же ее в принципе неудобно тащить, она громоздкая и чехол без ручки. Конечно, я забыла, в каком доме живут братья (точнее Влад), опять заблудилась. Ходила сюда, ходила… эх, кретинизм! Бедный папа, небось, извелся в ожидании!

Найдя нужный дом, я позвонила в домофон, и мне открыли, только имя услышав. Пока плелась по лестнице, Влад уже распахнул дверь и громко приветствовал меня, хотя я еще не могла его видеть. Опять запыхалась. Ввалившись в квартиру, поставила клаву и стащила чехол. Научилась без посторонней помощи с ним управляться!

– Где-то должен быть и шнур, – сказала я, сунув перчатки в карман.

– Да… мы ж не грабители, – промямлил Влад. Так и не поняла смысла реплики, при чем тут грабители?

Кинув чехол на плечо, подобрав упавший шнур, я торжественно всучила Владу клаву.

– Ээээ, спасибо за беспокойство, – он бормотал еще что-то, уже не помню. И не помню, что ответила. Да что ж было делать, коль побеспокоили?!

– Мне вообще никто ничего не сказал, я вот только сейчас вылез в аську… – продолжил Влад.

Ну да, вечно все не как у людей.

– Ну, в общем, пока, – выговорила я как можно доброжелательней. Надо было сказать «прощай». Все! Ура! Навсегда! Ну да ладно, ни к чему разыгрывать драму, не та ситуация, не то настроение, и человек не тот. Правда, самым чужим может стать лишь тот, кого любил в прошлом. Такой холод, такое отчуждение, пропасть… ни с кем другим подобного не ощущала.

– Пока. Удачи!

– И тебе, – чуть подумав, ответила я, хотя мне безразлично, будет ему удача или нет. Что может быть удачного, когда у тебя восьмичасовой рабочий день и семь человек в двухкомнатной квартире? Возможно, ему это нравится? Ладно, все равно. Как это уже все равно…

Закрылась дверь в старую жизнь, и некогда любимое лицо скрылось за нею. Тощая фигура все в тех же шортах, что и шесть лет назад, и в какой-то рокерской футболке. Слава Богу, больше не блондин, хотя и на это мне плевать. Теперь можно смело забыть сюда дорогу. Удивительно, как долго все тянулось. Катька, которая познакомила меня с этими чудиками, уж и думать о них забыла и не скучает особо. А я за каким-то хреном шесть лет на привязи к этому дому. Такому ужасному блочному дому среди нагромождения других многоэтажек, со скользкими, ухабистыми дорожками, чахлыми детскими площадками и перепутанными арками. Дурацкий район, терпеть его не могу. Сплошной бетон и куча народу. Жуть. Убежать в свой лес или в свой новый старый дом!

Разумеется, прыгать от радости и скакать вприпрыжку на остановку я не стала – слишком скользко. Включила плеер с Megaherz то и дело сдирая наушник, переходя бесконечные дороги. Ловить транспорт решила здесь, чтоб не тащиться на вокзал, – чебурахнусь еще, а жизнь-то только начинается! Все эти школьные годы чудесные, подростковые метания, институтские сопли, щемящая неуверенность и стеснительность, недоверие и боязнь… мудовые рыданья, а не жизнь! Теперь пришло мое время! В конце концов, что такое двадцать четыре года?!

А по моей улице – ни души, ни машинки. Только снег поскрипывал под ногами, и сумерки укрывали не знамо от чего. Тишь, гладь, в общем. Хорошо!»

У меня защемило сердце, пока дочитывал этот день. Столько надежд, радости, жизни! Невольно и сам во все это поверил, а потом вспомнил, что автор сего лежит в соседней комнате, и в ее угасшем облике трудно узнать ту цветущую девушку, которую видел на фотографиях.

«15 апреля.

Решили поздравлять Егора с днем рождения. В половине восьмого Катя позвонила, сказала, что можно выдвигаться, тренировка у нее закончилась. На подругу напала ностальгия, мол, тут прошла наша юность. Ага, помнится, зимой я решила забыть сюда дорогу, никогда больше не видеть Влада. И вот, пожалуйста! Какого я здесь? Юность! Бестолково она прошла, если подумать…

Добрались до Егора, когда сильно потемнело. Он был в шапке, в черной куртке, худой, высоченный, наверное, бледный, но этого не видно в сумерках. Не помню, о чем говорила с ним Катя, – мне, как всегда, третьему лишнему, тут и делать нечего, только подарки отдать, которые все от меня, даже открытка, подписанная Катей, но мимоходом оброненными мною словами. Ушли вскоре, потому что Кате надо, а я одна после десяти отсюда выбираться не хочу».

Прочитав до мая, я решил отдохнуть. Скорее всего, до того времени о своей болезни Маша не знала. Но и потом я ничего не встретил. Только осенью на нее накатила черная тоска, без всякой причины. Вероятно, остались одни следствия. Подобную черноту я читал в тетради с мишками, правда, там причин было хоть отбавляй.

«2 ноября.

Сейчас около семи вечера, уже темно, на нашей улице и днем никого не встретишь, а теперь и подавно. Хорошо было пару лет назад, когда из института приезжала в бабушкину квартиру! Знала, что счастье долго не продлится. Оно и не продлилось. Не думала, что ощущение потерянности и ненужности вернется. А теперь еще и никакого института. Тогда хоть была надежда на его окончание и изменение чего-то в жизни, а теперь не на что надеяться. И еще это не город, а родной район и не день, а поздний вечер. И все равно придется вернуться в опостылевшую комнату. Причем довольно скоро».

Я отчетливо представил себе, как в один прекрасный день или ночь, она собрала в рюкзак свои тетрадки – самое дорогое, что у нее было, – ушла и не вернулась. Я уже знал, что она способна и на большее, чему удивляться?

* * *

Сразу после завтрака я отправился на ежедневную прогулку, заглянув перед этим к Маше. Она, разумеется, не могла составить мне компанию, и я даже не предложил, увидев, что она так и лежит на кровати.

Я знал из дневников, что ее дом за городом, вероятно, в поселке городского типа (она все время писала, что едет «в город»). Но таких поселков и спальных районов у нас пруд пруди, а конкретного адреса не указано. Почему-то мне казалось, она не стала бы ехать слишком далеко, особенно если ушла из дома ночью. Скорее всего, именно в этом районе и живут ее родные. На сей раз я выбрался довольно далеко, к густонаселенным дворам при пятиэтажках. Там играли дети, ездили машины и прогуливались мамаши с колясками. Местность выглядела более чем оживленной, я даже не представлял, что в каких-то двух километрах от безлюдного поселения Раисы Филипповны обнаружу столько народу. И зачем я здесь? Что хотел найти? Или кого? Подсесть к бабкам и начать выпытывать, где живет Маша Феоктистова, как в дешевом детективном романе? И, разумеется, они бы всю подноготную выложили, а то и проводили бы. Но так только в детективах и бывает. В реальности не чувствую себя даже способным на такое. Я не мог предать Машу, но с другой стороны, просто уехать, втянуться в собственную жизнь и навсегда забыть о ней, оставить умирать в одиночестве, не заботясь о том, успеет ли она попрощаться с родными или друзьями, тоже не мог. Неужели никто не ищет ее? Почему я, посторонний человек, должен забивать себе голову не касающимися меня проблемами? Мне известны имя и фамилия ее отца, я мог бы спросить случайного прохожего, не знает ли он такого человека. Но я не спрашивал. Я даже разузнал у Раисы Филипповны про местное отделение милиции, но вряд ли они предоставили бы мне такую информацию.

Вдруг у меня возникла мысль наведаться в библиотеку, спросить, не числится ли у них такой или такая – надо лишь придумать достоверное вранье, чтобы не вызывать подозрений. А как их не вызвать, если сам придешь туда впервые и не записываться? Нет, глупая идея. Куда бежать дальше, я не представлял. Связей в прокуратуре у меня не было, знакомых следователей тоже и в справочном бюро никаких нитей. Вряд ли отец Маши настолько знаменит, что я найду его в интернете. Ну неужели во всей этой горе тетрадок, на диске, в записных книжках со стихами или в блокнотах нет ни одного номера телефона, ни одного адреса?! Я решил перерыть все еще раз, а потом поговорить с Машей о своем отъезде.

Вернувшись и плотно пообедав в молчаливой компании Раисы Филипповны, я поднялся к себе и перебрал все сохранившиеся Машины тетрадки. Я возликовал, увидев на полях одной из них телефонный номер с подписью «братья». Рядом с 27 июля 2000го, когда Катя просила ее позвонить и выяснить, не поссорились ли они. Почему же я раньше его не заметил? Возможно потому, что Маша делала не слишком содержательные заметки на полях, например, когда по радио шла такая-то передача, на каком месте был Кипелов в чарте. И что, неужто я позвоню этому самому Владу, которому до нее, как видно, дела нет, хоть он и осыпал ее комплиментами семь лет назад? Позвоню и скажу: помоги разыскать ее родных, она тут одна умирает, а я не знаю, что делать? Выбора не осталось. Я позвонил. Номер оказался нерабочим. У кого-то номера не менялись всю жизнь, а у других – довольно часто. Признаться, я почувствовал облегчение, – контачить с этим человеком было бы ужасно муторно, я позвонил от безысходности. А больше ничего – ни одного телефона, ни одного адреса.