На Севере дальнем

Эттай низко опустил голову. Он не мог не признать Петины слова справедливыми. Сделав усилие над собой, он сказал, прямо и честно глядя Пете в глаза:

— Ты правду говоришь. Получается действительно так... Но я не хотел этого, совсем не хотел этого...

Всем своим видом Эттай, казалось, говорил: всегда у меня получается как-то наоборот — хочу, чтобы хорошо было, а получается плохо. Усиленно вращая, по своей привычке, нос­ком растоптанного торбаза, он смущенно сопел, не решаясь поднять глаза на друзей.

Чочой изо всех сил старался понять суть разговора между Эттаем и Петей.

— Ладно, кончим об этом, — наконец примирительно ска­зал Петя. — Ну, а раз уж так получилось, то нам тоже надо будет сейчас отдать свои подарки. Как ты думаешь, Кэукай?

Все облегченно вздохнули: несмотря на свою обиду, Петя высказал Эттаю все, что думал; он предложил самый хороший выход из затруднительного положения. Теперь дело остава­лось за Кэукаем, авторитет которого для ребят был не мень­шим, чем авторитет Пети.

Кэукай не торопился. В эту минуту он серьезностью и стро­гостью напоминал своего отца, Таграта.

— Хорошо, что у тебя душа честная, — наконец сказал он, окидывая Эттая все еще сердитым взглядом. Но вдруг, блес­нув озорно глазами, слегка щелкнул Эттая по носу и доба­вил: — Вот посмотришь, какие мы с Петей дадим Чочою по­дарки! У тебя от зависти глаза на лоб вылезут...

Сразу всем стало весело. Кто-то из мальчиков, подражая Кэукаю, щелкнул Эттая по макушке. Тот почесал ушибленное место, медленно повернулся и неуловимым движением рук набросил на обидчика аркан. Еще минута — и началась бы увлекательнейшая свалка, но кто-то вспомнил, что они нахо­дятся в комнате.

Подарки Кэукая и Пети были действительно великолепны. Кэукай вручил Чочою свои новенькие коньки-снегурочки, а Петя — спортивные лыжи. Чочой смотрел на эти подарки и, казалось, не верил своим глазам. «Коньки! Лыжи! Точно та­кие же, как я видел у Адольфа и Дэвида!» —думал он. Со­всем недавно для него было мечтой просто постоять на таких лыжах, а теперь!..

Чочой сделал попытку примерить коньки прямо здесь, в комнате, но в это время дверь отворилась, и на пороге пока­зался еще один мальчик с акыном в руках, собранным для броска.

— Тавыль пришел! — изумленно воскликнул кто-то.

Тавыль подошел к Чочою:

— Возьми от меня подарок, от чистого сердца возьми! Нерпу стрелять будешь — этим акыном на берег ее вытаски­вать будешь...

Чочой взял в руки акын и с благодарностью посмотрел на мальчика. Но тот же голос, только уже громче, воскликнул:

— Послушай, Тавыль, так твой же отец...

Эттай подбежал к говорившему мальчику и бесцеремонно закрыл рукой его рот. Зачем тот вздумал припоминать Тавылю прошлое его отца?

— Правильно, Эттай, закрой ему рот, пусть проглотит глупые мысли! — насмешливо сказал Кэукай.

Мальчики и девочки засмеялись, соглашаясь с Кэукаем. Но Тавыль вдруг закрыл лицо руками и, споткнувшись, бы­стро вышел из комнаты.

— Кто обидел его? Почему он ушел? — недоуменно спро­сил Чочой, оглядывая умолкнувших ребят.

— Потом поймешь, Чочой, потом все поймешь! — сказал по-чукотски Петя и направился к выходу, чтобы найти и успо­коить Тавыля.

За Петей вышли гуськом и остальные ребята.

Оставшись один, Чочой принялся осматривать свои по­дарки. Он не мог не вспомнить в эту минуту негра Тома: «Вот если бы Том был со мной! Если бы он был жив!»

Маятник часов, добросовестно повторяя свое «тик-так», гнал большую стрелку все дальше по кругу, а Чочой все сидел и сидел перед грудой подарков. В его глазах стояли слезы.

— Не надо грустить, Чочой! Пойдем на улицу, нас там ожидают ребята!—послышался голос Кэукая.

Чочой повернулся к брату, встал и пошел вслед за ним к выходу.

ЧТО ЗНАЧИТ УЧИТЬСЯ?

Кэукай стоял у зеркала, расправляя на груди красный галстук. Чочой незаметно наблюдал за ним. Лицо Кэукая сегодня было по-особенному торжественное, сдержанно-воз­бужденное. Осматривая себя в зеркало, он напевал что-то бодрое, веселое. Чочой пытался понять слова песни, но не мог: Кэукай пел на русском языке.

«Вот бы мне такой красный шарфик!» — не без зависти по­думал Чочой, глядя на пионерский галстук. Подойдя к Кэукаю, он осторожно потрогал галстук и спросил братишку:

— У тебя нет еще одного такого шарфика? Я хотел бы...

Кэукай поспешно, но мягко отстранил от галстука руку Чочоя и, немного подумав, сказал:

— Это не шарфик, это называется пионерский галстук. За него руками браться нельзя, и тебе пока носить его рано.

Чочой удивился: до сих пор здесь угадывалось каждое его желание, все хотели сделать ему что-нибудь приятное. От это­го мальчику было очень неловко и в то же время радостно. И вдруг Кэукай говорит такие слова! «Не обидел ли я его чем-нибудь?» — с тревогой подумал Чочой. Он внимательно посмотрел на Кэукая — тот был весел, как прежде. «Нет, он, кажется, не обиделся», — с облегчением подумал Чочой.

Осмотрев костюм брата, Кэукай поправил его. белый ворот­ничок и сказал:

— Ну, пойдем в школу!

Что придется делать в школе, Чочой не представлял себе, хотя мальчики и рассказывали ему об этом. Все его предпо­ложения о школьных занятиях сводились к хорошо известным, привычным для него делам. «Однако что-нибудь работать при­дется: если не рыбу ловить, то оленей пасти или охотиться. А может, как девчонок, заставят шкуры выделывать?»

В школе его оглушили десятки голосов мальчиков и дево­чек. Детей здесь было так много, что Чочой растерялся. На многих школьниках алели такие же шарфики, как и на Кэукае.

Пугливо озираясь, Чочой молча шел за Кэукаем. Тот при­вел его в небольшую комнату с длинным столом, покрытым красной материей.

— Вот это наша пионерская комната, — объяснил Кэукай, подходя к той стене, где висела блестящая труба. Сняв с гвоз­дя трубу, Кэукай приложил ее ко рту и затрубил так громко, что Чочой вздрогнул и зажал уши.

— Зачем это? — робко спросил он.

Кэукай, не отвечая, повесил трубу на место, снял с гвоздя какую-то круглую вещь и забарабанил по ней двумя палоч­ками.