На широкий простор

После короткой, но напряженной артиллерийской подготовки стремительным потоком рванулись в атаку пехотные части красных бойцов. Загорелся упорный встречный бой. Поляки выбивались из сил, чтобы отразить атаку и удержать свои позиции. Их боевые цепи волнами шли одна за другой, но тут же валились под орудийным и пулеметным огнем. Силы белополяков были надорваны, упорство их сломлено. Белопольские части заколебались, отступили и покатились назад, бросая оружие, убитых, раненых, сдаваясь в плен. Врагу не давали опомниться и гнали его к Припяти. Задача первой стадии контрманевра ударной группы Красной Армии заключалась в том, чтобы коротким ударом отбросить легионеров за Припять, на плечах отступающих частей форсировать Припять и обеспечить надежную переправу и плацдарм на западном берегу реки, чтобы сосредоточить силы для дальнейшего наступления. Смятые, разгромленные части белопольского войска уже не думали о том, чтобы остановить напор наседавших полков Красной Армии, — они думали только о том, как бы вырваться из сжимавших их клещей и благополучно отойти за Припять.

Весть о наступлении Красной Армии долетела и до партизан. Партизанские командиры срочно обсуждали важный вопрос о помощи Красной Армии и о полном разгроме отступавших белополяков, Дед Талаш со своим отрядом форсированным маршем двинулся к Припяти, чтобы занять переправу и помешать полякам укрепиться на правом берегу. Группе Балука поручили действовать на польских коммуникациях и всеми мерами задерживать польские резервы из тыла, спешившие на выручку своим.

К вечеру дед Талаш во главе полуторасот партизан был уже в районе Высокой Рудни, где ожидалась переправа легионеров через Припять. Отряд занял фланговую позицию на высоком, правом берегу. Эта позиция закрывала врагам путь отступления по единственно удобной в этом районе дороге на Ставок — Карначи.

Авангард белополяков уже вышел на правый берег в полутора километрах от того места, где укрепились партизаны. Переправлялись они и по понтонам и через мосты. С левого берега били наши пушки. Снаряды падали в Припять по обеим сторонам переправы, вздымая высокие мохнатые фонтаны воды, залетали и на правобережье, вызывая панику среди отступавших. Легионеры густыми колоннами, напирая друг на друга, торопливо двигались через мосты и понтоны, толкались, срывались в глубокие воды Припяти. Переправив несколько пушек, поляки поспешно начали вывозить их на позицию неподалеку от того места, где залегли партизаны. Подпустив врага на близкое расстояние, дед Талаш подал команду, причем от волнения он забыл, как подается команда по-военному, а крикнул просто:

— Лупи их, хлопцы!

Грянул дружный трескучий залп, застрекотали пулеметы. Никак не ожидали белополяки удара с этой стороны. Бросились назад, оставив пушки, бежали, падали и не поднимались. Партизаны сразу же очутились возле пушек — они достались им вместе с двуколками и со всей упряжкой. Нашлись старые солдаты-артиллеристы. Орудия повернули дулами в сторону белополяков и начали бить с близкой дистанции прямой наводкой по врагу.

Беспорядочной толпой, без оружия, не слушая больше своих командиров, белополяки разбегались в разные стороны. Как военная организованная сила эта часть белопольского войска перестала существовать.

Неожиданный контрудар Красной Армии, нанесенный с такой силой, раскатом грома донесся до вражеского тыла и вызвал переполох в белопольском военном штабе. Лихорадочно организуя отпор наступающим красноармейским частям, польское командование бросило на ликвидацию прорыва фронта все, что можно было наскрести из тыловых резервов. Уже на второй день красноармейцы встретили упорное сопротивление противника. Польские подкрепления шли со всех сторон, пытаясь взять в клещи наши наступающие части.

Горячие, напряженные бои закипели в болотистых местах, на околицах и на улицах деревень. Части Красной Армии, уступавшие по своей численности противнику, вынуждены были остановиться. Связь между подразделениями была временно потеряна. Отдельные батальоны, роты, лишившись общего оперативного руководства, продолжали вести бои с противником самостоятельно.

В особенно тяжелое положение попал батальон Шалехина. Белополяки зажали его между Припятью и примыкавшим к ней озером с болотистыми берегами. Измученные беспрерывными боями и походами в продолжение нескольких дней, не имея ни провианта, ни боеприпасов, батальон отражал атаки врага штыками и стойко дрался до последнего патрона.

Была глубокая ночь. Сквозь ветви деревьев скупо пробивался печальный свет месяца. Утомленные бойцы, окопавшись на мысу, с тревогой ожидали наступления дня. Многие из них спали, съежившись возле деревьев, положив голову на корни.

Под раскидистым дубом сидят командиры: Шалехин, ротные и начальник пулеметной команды. Измученные и отупевшие от усталости, они хмуро молчат, изредка перебрасываются короткими фразами.

— Плохо дело! — бросает начальник пулеметной команды.

— Ты бы сказал что-нибудь новое, — язвительно замечает один из ротных командиров.

— Мое предложение — попробовать пробиться, — говорит другой.

— Если бы голые кулаки служили хорошим оружием, то, может, и пробились бы, — отзывается третий.

— А куда пробиваться? — спрашивает пулеметчик.

— Так что же, по-твоему, сдаваться в плен? — сердито осаживает его Шалехин.

Он озабоченно почесывает затылок и отводит душу руганью, никому не адресуя своих крепких слов.

Командир первой роты некстати затягивает старую песенку, бывшую когда-то модной в солдатских казармах:

Бывали дни веселые, Гулял я, молодец…

— И догулялся, — иронически вставляет пулеметчик.

Шалехин раздумывает и ничего придумать не может. Он нервно покусывает губы. В таком дьявольском мешке он еще никогда не был. Ему совестно, совестно перед своим батальоном, перед рядовыми бойцами, вверившими ему свою боевую честь и славу.

— Хоть бы закурить, черт подери, — слышится чей-то голос, а потом шутливый ответ:

— Дожили вояки, что ни хлеба, ни табаки…

Наступает тишина. Усталый Шалехин не спит. Не спят командиры. Тоскливые мысли прокрадываются в сердца, но никто не высказывает их: не к лицу они воину. А где-то в глубине души теплится надежда: быть не может, чтоб не нашли выхода…

Шалехин вдруг поднимает голову: действительно послышалось ему или галлюцинация? Он кладет руку на наган, прислушивается. Чьи-то осторожные шаги, будто кто-то крадется. Поднимает голову и командир первой роты, высокий, сухой, с глубоко запавшими глазами. Они всматриваются в тьму ночи, кажущуюся еще более густой от низко нависших ветвей. Из тьмы выплывает темная коренастая фигура человека.

— Товарищ Шалехин! — тихо окликает пришедший.

Комбат приподымается:

— Кто меня зовет?

— Я, Талаш!

Шалехин порывисто встает, бросается к деду Талашу.

— Батька, это вы! — и крепко пожимает руку старику.

— Не печальтесь, товарищи: я спасу вас!

— Так будь нашим большевистским ангелом-спасителем! — слышится чей-то возбужденно-радостный голос.

— Зовите начальника, собирайте бойцов — и в поход!

— Какой поход?

— Тсс, тсс! — замахал дед Талаш на пулеметчика, разговаривавшего слишком громко. — За мной, на Припять: мой флот и мои моряки ожидают вас, товарищи, — торжественно и в то же время шутливо произнес партизанский командир.