На Сибирском тракте

Павел завел разговор об этом с директором музея Дмитрием Ильичем, человеком пенсионного возраста, болезненным и флегматичным. Тот ответил:

— Личных вещей декабристов ты, конечно, не найдешь. Пустая трата времени. И не думай, пожалуйста, что перед тобой неисправимый консерватор, который, так сказать, ставит рогатки ищущему человеку. Ох-хо-хо!

Он вздохнул и потер длинный с горбинкой нос.

— Поиски — штука вообще-то заманчивая, что говорить. И ужасно, когда научный сотрудник музея уподобляется сухому канцеляристу. Я вместе с тобой готов помечтать! В самом деле, хорошо бы найти, к примеру, стол, за которым работал Муравьев-Апостол, или халат Кюхельбекера. Но подумай сам: разве может больше ста лет где-то простоять стол или провисеть халат. Стол этот давным-давно изрубили и сожгли, а халат износили до дыр и выбросили на тряпки. Эх ты, ис-ка-атель!

— По-вашему, выходит, Дмитрий Ильич, что не надо нам заниматься никакими поисками?

— Почему «никакими»?.. Мы ведь говорим о декабристах. Занимайся, бога ради. Только помни: в музее и без того порядочно работы — развлекаться особенно некогда. И насчет дров не забудь. Пора вывозить. Говорят, что в тепле-то не только лучше работается, но и лучше мечтается.

Павел по совместительству выполнял еще и обязанности завхоза.

2

Наконец-то, кажется, ему повезло. Просматривая газету, издаваемую в конце прошлого века купцом-либералом, Павел вычитал, что трое декабристов проживали первые дни высылки на Воскресенской улице, в двухэтажном доме у мостика через овраг. В музее не знали об этом. Павел осмотрел все дома у оврага по улице Комсомольской, бывшей Воскресенской, побеседовал со стариками, старухами, работниками горисполкома. Того дома не было, и никто не помнил о нем. Дня через три, записывая наговоры у стопятилетней старухи, он спросил, не знает ли она, когда сломали двухэтажный дом у оврага на Воскресенской. Старушка подумала и сказала удивленно:

— А когда его сломали-то? Это мостик сломали, лет щитай семьдесят уж, никак не мене. А дом тот, тот дом должен стоять.

— Да нету у оврага ни одного двухэтажного дома.

— Есть. Тока первый-то этаж в землю ушел. Девкой бегала, дык пол-окошек первого этажа ишо видала. Навроде болотины тама.

Павел нашел этот дом. Он был из толстенных черных истрескавшихся бревен, под крутой крышей, резко осевший на один бок. Такие дома в Сибири еще не в диковинку.

«Хоть бы уж на что-нибудь набрести», — с некоторым страхом подумал он, открывая скрипучую, многопудовую сенную дверь. В избе, пропахшей печеным хлебом и обставленной довольно простенько, — на видном месте постель, рядом горка, сундуки, на полу домотканые половики, — сидели старик и старуха. Она что-то латала, а он курил.

— Я из музея, научный сотрудник, Долин моя фамилия, — представился Павел.

Хозяева удивленно посматривали на гостя. Но, кроме удивления, Павел видел в их взгляде доброжелательность и думал: «Договорюсь».

— Зашел, чтобы спросить, нет ли у вас каких-нибудь вещей или документов, связанных с декабристами. Я узнал, что в этом доме когда-то жили декабристы. Вы знаете об этом?

Старик и старуха медлили с ответом, и Павел, уже предчувствуя неудачу и пугаясь, задал новый вопрос:

— Вообще-то о декабристах вы слыхали?

«Черта они слыхали. Попусту приплелся». За какую-то долю секунды, кроме этой, промелькнула и другая, более радостная мысль: «Пусть не слыхали, а вещи могут сохраниться».

— А как же, — ответил старик. — Мы купили этот дом в двадцать четвертом году. У Трофименки. Самому ему уже было лет под сорок. Так, Шура? Ну, пусть лет тридцать. С Трофименкой жил дед, старый совсем, лет восьмидесяти. Да не столетний. Тоже знаешь, кому прибавлять, — усмехнулся старик, взглянув на жену. — Так дед тот рассказывал, что здесь жили декабристы.

— Дед сам их видел — декабристов? — спросил Павел.

— Я уж не помню, как он говорил. А ты Шура?..

Старуха махнула рукой: дескать пристаете не знаю с чем.

— Мы с женой, надо признаться, не очень-то интересовались этим. Мало ли кто жил. И о декабристах знали только, что они против царя. А сколько их таких ссылали к нам. Радехоньки оба были, что дом покупаем. На новый-то у нас деньжонок не хватало. Попадался тут нам еще один домишко. На Береговой… Так, ничего. Поновее этого. Да место опять же не понравилось, шибко уж далеко от магазинов и от базара. Побегай-ка…

Хозяина дома «повело» не в ту сторону, и Павел не совсем любезно прервал его:

— Того древнего деда, конечно, давно нет в живых. А сын его?..

Оказалось, что умер и сын. Жена сына уехала куда-то, кажется, на Украину.

— Ясно, — вздохнул Павел. — Скажите, пожалуйста, от прежних хозяев сохранились какие-нибудь старинные вещи?

— А с чего бы это они вещи свои оставили? — удивился старик. — Задарма-то кто чего оставляет. А покупать мы больше ничего у них не покупали: на дом едва денег наскребли.

— Ну, какие-нибудь брошенные, совсем не нужные. Не подчистую же они все выскребли, когда уезжали. Может, книги, бумаги оставили или письма. Бывает сунут, забудут и лежит, и лежит.

Хозяева поговорили между собой, и старик встал.

— Пошли в амбарушку. Что-то залежалось вроде бы там. Картина одна старая…

— Картина? — обрадовался Павел. — Кто писал ее, когда?

— Откуда мы знаем, от них осталась. Хотел сжечь как-то, да жена запротестовала. Пусть, мол, лежит, места не пролежит.

В амбаре валялось всякое барахло: коробки, флакончики, стеклянные и металлические банки. Наступая на них и опрокидывая, хозяин прошел в угол и вытащил портрет женщины в грубоватой деревянной рамке. Павел долго вглядывался в портрет. Художник изобразил женщину средних лет, с длинным, толстоносым, некрасивым лицом. Кажется, чиновница. По одежде, прическе, пожалуй, можно определить, в какое время писали портрет. Имя художника не указано. К декабристам эта штуковина наверняка никакого отношения не имела. Но все же Павел сказал:

— Портрет я забираю.

Павел сам переворошил все в амбаре. Ветошь, картонные коробки, изношенные до дыр ботинки и сапоги, поломанные табуретки и стулья — весь этот хлам давно надо было выбросить на свалку, но хозяева по привычке — вот уж поистине древняя — оставляли его у себя. Лишь одна вещь заинтересовала Павла — керосиновая лампа, металлическая, увесистая, видать, ручной работы.

— Когда сделана, не знаете?

— Пошто не знаю. В двадцать первом дружок смастерил.

Вместе со стариком он слазил на чердак амбара, сходил в чулан, но и там ничего интересного не нашел.

Рассматривая портрет, Дмитрий Ильич улыбался. Павел уже давно привык по улыбкам определять настроение этого человека. Сейчас директор как бы хотел сказать: «И зачем ты приволок этакую ерунду?»

Отставив портрет, Дмитрий Ильич хмыкнул:

— Приобретение не очень-то ценное, прямо скажем. Ладно, положи на всякий случай. И скажи-ка, как у тебя с дровами, искатель?

3

Подходила осень. Павел уже давно вывез дрова для музея, «организовал» ремонт крыши и теперь, готовя новую экспозицию, рылся в книгах, газетах, ходил на заводы. Поисками документов о декабристах, их личных вещей он больше не занимался. Впервые за два года работы в музее начал он подумывать о безуспешности таких поисков. Вместе с этими думами пришла апатия, Павел стал вял и угрюм.