На службе зла. Вызываю огонь на себя

— Уже сделано, товарищ капитан госбезопасности. Никаких документов не найдено.

— Так какого х… ты мне мозги трахаешь? Нет у тебя ни хера.

— Не первый год живу на земле. Папка в секретном отделе кейса, он на хранении у другого члена делегации. Будете обыскивать их всех? Как вы доложите товарищу Берии, что излишним рвением рассорили СССР и Болгарию накануне подписания торгового соглашения?

Теперь гэбэшник действительно разозлился.

— Учить работать меня будешь, сволочь?

Он вышел из-за стола, приблизился вплотную, чуть ли не прижавшись нос к носу Никольского. «М-да, в царской жандармерии работали тоньше, чем в ГБ», — подумал тот.

— Напоминаю, что я дипломат и лицо неприкосновенное.

Коммунистический жандарм демонстративно расхохотался, двое подручных подхихикнули.

— Ложил я болт на твою неприкосновенность. Ты сам ушел ночью из гостиницы по блядям. Труп выловили в Москве-реке через три дня. Московская милиция призывает к бдительности и осторожности.

— Не сомневаюсь, что болгар вы этим убедите. А как будете перед своими отчитываться, что охраняемый и наблюдаемый вами иностранец вдруг утонул.

— Не волнуйся, урод, не твоя проблема.

— Действительно. Но о моей просьбе о встрече с Судоплатовым или Деканозовым знает младший лейтенант с сельхозвыставки, трое сопровождавших меня из гостиницы, ваш Макаров и тот, за печатной машинкой. Получится, что вместо рабочего контакта с агентом, идущим на вербовку, вы, не желая делить лавры с иностранным отделом, меня ликвидировали. Вопрос: насколько вы уверены, что никто из перечисленных информированных товарищей вас не сдаст, чтобы продвинуться по службе?

Занесший было кулак энкавэдэшник будто споткнулся о невидимое в воздухе препятствие, и Никольский понял, что первый раунд за ним. Осталось дожать.

— Второй вопрос: вы поступаете так из ложно понятого чувства служебного долга или выполняете задание иностранной разведки?

Ершов судорожно оглядел подчиненных. Те отвели глаза, словно ничего не услышав, но уверенно намотав на ус убойный компромат на шефа. Слово сказано. Для апреля 1939 года — очень весомое.

— Вы это… Проверка была. Вдруг враги работают. Сейчас быстро в гостиницу съездим, документы заберем.

— Увы. Я вас не обманываю. Материалы втемную вез другой сотрудник дипмиссии. Поэтому сейчас вы меня проводите в разведотдел, остальное, простите, вас не касается.

Капитан вернулся за стол.

— Что мне говорить Деканозову, поднимая его с постели в полвторого ночи?

— Имеется информация, которую я побоялся пустить через разведслужбу советского посольства. Информация собрана старой советской агентурой, утратившей связь с органами после ежовских чисток.

— Вас там было три четверти перевербованных французами и англичанами.

— Не спорю. Но даже неспециалисту ясно, что информация от двойного агента может быть полезна — о том в любом шпионском романе написано. Оценивать ее, извините, не вам.

— Назовите хоть одно агентурное имя. Иначе перед разведчиками неудобно.

— Лодочник, — Никольский назвал свой псевдоним, будучи уверенным в отсутствии доступа контрразведки к архивам соседнего отдела и не подозревая о последствиях. Действительность оказалась другой.

Путь в иностранный отдел оказался подозрительно короток. Начальственного вида грузин кивком указал на стул, капитан услужливо представил:

— Владимир Георгиевич, этот болгарский дипломат добивался встречи с вами.

Увидев властный жест хозяина кабинета, Ершов ретировался.

Судорожно восстановив в своей немолодой памяти обрывочные данные о структуре и персоналиях НКВД, добытые Шауфенбахом, Никольский предположил, что Деканозов — начальник и разведки, и контрразведки.

На столе лежала папка с грифом «совершенно секретно». Чекист достал из нее фотографию агента «Лодочник» семнадцатого года. С тех пор Никольский скорее помолодел, нежели постарел, сбрил усы. Единственно, в год октябрьского мятежа он был черноволос с сединой, к двадцать четвертому, когда принял таблетку марсианина, поседел полностью. Тем не менее сходство осталось поразительное.

Не размениваясь на подробности, главный разведчик НКВД зачитал:

— Под агентурной кличкой «Лодочник» на связи с нами находился бывший жандармский генерал-майор Никольский Владимир Павлович 1873 года рождения, в 1917 году сотрудничавший со службой охраны руководителей партии. Имел связь с контрреволюционной организацией левых эсеров и лично с Марией Александровной Спиридоновой. После бегства из РСФСР в начале 1918 года вступил в белогвардейское движение. В декабре 1923 года вышел на связь с расстрелянным врагом народа Генрихом Ягодой и передавал агентурные сведения до 1937 года. Подозревается в убийстве двух оперуполномоченных у села Малаховка с целью содействия побега Марии Спиридоновой за рубеж, — Деканозов оторвался от досье. — «Лодочнику» сейчас 65 лет. Вы выглядите не более чем на сорок — сорок пять, но явно в родстве.

— Я его сын, Владимир Георгиевич.

— Вот как? В досье ни слова о вас.

— Мой официальный отец умер, когда мне было меньше года от роду. Мама встречалась с Никольским, как вы можете это заметить. В 1904 году она вышла замуж вторично за болгарского промышленника и уехала в Софию. Оба не пережили мировую войну, а в середине тридцатых меня навестил настоящий отец, — вдохновенно врал Никольский, так как оглашаемая часть его липовой биографии слишком крепка, чтобы сотрудники НКВД с лету обнаружили в ней дыры. — Он рассказал про свое участие в белоэмигрантских структурах и про службу для советской разведки, считая, что и я при случае должен принести пользу Родине. В конце прошлого года отец позвонил мне и сказал, что ему срочно нужно скрыться. С тех пор исчез, я даже не знаю, жив ли он. Его могли ликвидировать ваши сотрудники, уничтожившие агентурную сеть ОГПУ по приказу Ежова, или белые. Потом со мной связался старый друг отца, тоже симпатизирующий СССР. Мы собрали кое-какой интересный материал, доказывающий, что можем помочь нашей Родине, и готовы приложить усилия по сбору нового.

Деканозов, совершенно не похожий на недавно разбуженного человека, а скорее всего даже не ложившийся спать, потребовал:

— Мне нужны фамилия и имя вашего знакомого.

— Прошу простить. После тридцать восьмого я не рискну называть имена своих товарищей, могу лишь сообщать, из каких кругов пришла информация.

— Так не пойдет. Как можно проверить ваши сведения, если не знать, кто их доставил? В разведке это не принято, Владимир Владимирович.

— Вы получите документы, которые говорят сами за себя.

— Что хотите лично?

— Ничего. Для России стараюсь, а не для личной выгоды. Ваш капитан меня собирался избить и утопить в Москве-реке. Разве ж идут на такое за деньги и привилегии?

— Избить, говорите? За что?

— Он хотел обставить дело, что сам поймал меня как шпиона и вынудил к сотрудничеству.

— Разберемся. Сейчас вас отвезут в гостиницу, следующей ночью в час за вами придут мои люди. Господин Боев!

— Да?

— Если вы не сможете предоставить действительно интересные сведения, ваша авантюра так просто не закончится.