На службе зла. Вызываю огонь на себя

Юрченков не разочаровал. Он в ипостаси своего буффонадного героя Рожэ Бонтана сделал драматическую паузу, скривился, будто готов заплакать, а потом прошептал так, как это могут лишь великие артисты, негромко, но чтобы расслышал весь зал, до задних рядов верхнего балкона:

— Давайте смеяться, ибо потом будет война… Станет не до смеха… Чувствую! Кровавая война, совсем скоро.

Зал замер. Чехия хлебнула горя в Первую мировую по полной — присутствующие зрители были рождены до 1918 года. Фигляр тем временем продолжил.

— Каждый может учуять поступь войны. Прислушайтесь к своей душе. У кого ее нет, ложитесь на пол и приложите ухо к доскам. Но ненадолго — скоро из щелей потечет кровь, не запачкайтесь ею.

Покривлявшись минуты три в таком же ключе, Юрченков спел шансонетку про солдата мировой войны, вернувшегося домой и увидевшего внеплановое прибавление семейства, причиной которого он никак не мог быть. Переход от трагической к фривольной тематике был достаточно натянутым и лишь немного выправил настроение пражских любителей песни и юмора.

— Провокация не может остаться незамеченной, — откомментировал Никольский.

— Без сомнения. Пресса подхватит новость. Публика ошарашена, ему, кстати, аплодировали меньше, чем в прошлые выступления.

— Немцы сразу отреагируют?

— Вряд ли. Пока доложат, пока команда пройдет. Скорее всего нужные люди встретят артиста в Мюнхене. Как минимум, предупредят, чтобы следил за языком. Поинтересуются, откуда столь смелые сведения. Тут наш провидец выдаст подборку откровений о неких интимных событиях в странах Европы, в том числе парочку сведений о неглавных, но неприятных секретах Третьего рейха.

— Помоги ему Господь. Кстати, Шауфенбах, вы об устройстве мироздания знаете куда лучше меня. Бог существует?

— А вы верите в него?

— Конечно.

— Тогда существует. Поверьте, от знания о множественности миров глобальные философские проблемы яснее не становятся. Если вы имели в виду, не встречался ли я с ним, перемещаясь по альтернативным мирам, ответ — нет. Что, естественно, не является доказательством отсутствия Бога. Думаю, он от меня так же далек, как и от вас. Пока что давайте попробуем организовать контакт с земным обитателем.

Полковник Стюарт Мензис, для обещанного контакта с которым Никольскому пришлось выехать в Париж, выглядел как стопроцентный англичанин, коим и являлся. Хотя, если сбрить типично английские усики и поменять английский же деловой костюм на что-то другое, вполне сошел бы за германца или славянина. Внешность профессионального разведчика была до безличности неприметной и больше зависела от переменных факторов — прически, усов, очков, одежды, походки, манеры речи.

Встреча с британцем организовывалась в лучших детективных традициях. Болгарский подданный позвонил по телефону, предоставленному Шауфенбахом, поинтересовался возможностью съема квартиры в сторону Фонтенбло, встретился с агентом по недвижимости в районе Елисейских Полей, с которым некоторое время петлял по Парижу, проверяясь на случай слежки, пока автомобиль с поднятым верхом не зарулил по крутой улочке в узкий тупичок Монмартра, где окопались островитяне.

— Здравствуйте, господин Боев, — англичанин был сух, вежлив и сдержан. Олицетворение традиций, уходивших в века и отполированных Викторианской эпохой. Безусловно, есть среди островитян толстые, шумные и неопрятные мужланы, присовокупляющие благородные буквы «сэр» к своему имени, хотя другие три буквы смотрелись бы там уместнее. Настоящий, образцовый сэр — именно такой как агент MI-6. Его можно не любить, иногда стоит ненавидеть, но всегда следует уважать.

— Рад знакомству с вами, сэр Мензис.

— Чаю?

— Не откажусь. Полагаю, что в компании с британским джентльменом имею шанс попробовать исключительно хороший чай. Только, извините, без молока.

— Как вам будет угодно, — полковник кивнул агенту, изобразившему брокера по недвижимости, и перешел от вежливых расшаркиваний к делу. — Полагаю, по имени-отчеству к вам стоит обращаться не иначе как Владимир Владимирович, сын жандармского генерала Владимира Никольского, некоторое время служившего большевикам, порвавшего с ними и влившегося в Белое движение.

— У вас исключительно точная информация. Прошу заметить, что отец имел весьма краткие отношения с коммунистами и порвал с ними сразу после узурпации ими власти осенью 1917 года, не совершив ничего предосудительного.

— И ничего героического среди белых. Прошу прощения, но ради дела я называю вещи своими именами, мистер Никольский-младший.

— Никаких проблем. У отца, знаете ли, было достаточно странное для того времени мировоззрение. Он, кстати, восхищался британской моделью государственного устройства и сожалел, что Николая Второго не сохранили в качестве конституционного монарха как символа имперской власти.

— Но история не знает сослагательного наклонения, — изрек англичанин банальщину, бессмысленную в свете множественности параллельных миров.

— Бесспорно, вы правы. Как сын дворянина и белого офицера я вынес убеждение, что политическая власть преходяща, а страна вечна. Поэтому сейчас, когда над Родиной и остальной Европой нависла угроза возрожденной Германии, я воспользовался старыми связями отца, образовал вокруг себя небольшую организацию из российских эмигрантов и начал помогать Советской России, так как другой просто нет.

— Понятно. В надежде, что со временем коммунисты уйдут.

— Точно так.

— Значит ли это, что вы имеете постоянный контакт с внешней разведкой СССР?

— Именно потому наш общий знакомый и свел нас, сэр Мензис.

— НКВД вам доверяет?

— Нет, конечно. Они друг другу не доверяют ни в малейшей степени. — Никольский вспомнил разбитое в мясо лицо капитана Ершова, и его чуть не передернуло. — Но весьма внимательно относятся к информации от меня, так как получили чрезвычайно интересные сведения, которые смогли проверить и подтвердить.

— Значит, к вашим словам о предложении негласного контакта с SIS они прислушаются?

— Обязательно. Только мне необходимо пояснение, какого рода ожидается контакт. Насколько мне известно, попытки организации переговоров на уровне дипломатических служб вязнут в согласованиях, как будто с вашей стороны нет ни малейшего желания договариваться.

— У Форин-офис не бывает собственных желаний. Если в правительстве придут к решению заключить какую-либо сделку с СССР, дипломаты получат приказ и ресурсы для его выполнения. Пока приказа нет, будет лишь изображение переговоров.