На смерть Поэта. Том 2. Есенин

XII дом. Дом т.н. «социальной изоляции», «курирующий»:

– длительные заболевания, что, как правило, связано с помещением в стационар длительного содержания;

– привлечение к уголовной ответственности с отбыванием наказания, связанным с изоляцией от общества (СИЗО и исправительные учреждения: колонии и тюрьмы);

– осознанный уход из социума в монарстыри или ашрамы;

– плен;

– иные длительные заточения.

С XII-м же домом метафизически связаны негативные психические влияния в виде депрессий, психических расстройств и методы оккультной агрессии: сглаз, порча, наговор, приворот, прочее, трудно идентифицируемые и «высасывающие» энергетическую силу.

Применимо к Есенину соединение Сатурна с Меркурием в квадратуре к Юпитеру, управителю Асцендента, вероятнее всего, «включению» XII дома в жизни натива когда-нибудь да поспособствует. И любое заточение такого характера будет вызывать у натива просто-таки животный страх. Слово Рюрику Ивневу [10]: «Еще до отъезда Есенина на Кавказ я навестил его в больнице на Полянке. Это было своеобразное лечебное заведение, скорее похожее на пансионат. У Есенина была своя комната – большая, светлая, с четырьмя окнами. Опять встреча, поцелуи, расспросы. На вид Есенин был совершенно здоров.

Во время разговора мы сидели у окна. Вдруг Есенин перебил меня на полуслове и, перейдя на шёпот, как-то странно оглядываясь по сторонам, сказал:

– Перейдём отсюда скорей. Здесь опасно, понимаешь? Мы здесь слишком на виду, у окна…

Я удивленно посмотрел на Есенина, ничего не понимая. Он, не замечая моего изумленного взгляда, отвёл меня в другой угол комнаты, подальше от окна.

– Ну вот, – сказал он, сразу повеселев, – здесь мы в полной безопасности.

– Но какая же может быть опасность? – спросил я.

– О, ты ещё всего не знаешь. У меня столько врагов. Увидели бы в окно и запустили бы камнем. Ну и в тебя могли бы попасть. А я не хочу, чтобы ты из-за меня пострадал.

Теперь я уже понял, что у него что-то вроде мании преследования, и перевел разговор на другую тему…

Потом он вдруг, без всякой видимой причины, опять впал в какое-то нервное состояние, опустив голову, задумался и проговорил сдавленным голосом:

– Всё-таки сколько у меня врагов! И что им от меня надо? Откуда берется эта злоба? Ну, скажи, разве я такой человек, которого надо ненавидеть?».

Из места своего последнего заточения – клиники Ганнушкина – Есенин, в сущности, на свою беду попросту сбежал в питерский «Англетер», не пролечившись и календарного месяца. А долечиться ох как стоило…

По свидетельству Пашининой В.С. [6]: «26 ноября 1925 года в клинике Есенина принимал Петр Михайлович Зиновьев. Дочь его Наташа, тогда подруга Ивана Приблудного, спросила отца, как чувствует себя Есенин. Отец ответил: «Ведь он не лечится, а просто отдыхает».

Тогда же, посетив Есенина в больнице и найдя его в отличном состоянии, Анна Абрамовна Берзинь заглянула по приглашению врача в его кабинет, Аронсон спросил:

– Ну и как вы его находите?

– Просто прелестным, он давно таким не был. Вы напрасно меня пугаете, Александр Яковлевич.

Он грустно покачал головой:

– Зачем же мне вас пугать, я просто предупреждаю вас, чтобы вы не обольщались несбыточными надеждами.

– Я не понимаю, что вы хотите сказать?

– То, что Сергей Александрович неизлечимо болен, и нет никакой надежды на то, что он поправится.

– Вы с ума сошли, – вырвалось у меня. – Если у вас все такие безнадежные больные, то вам просто нечего будет делать.

– Я говорю всё это, понимая, как это серьёзно, не надейтесь ни на что…

– Вы хотите сказать, что Сергей Александрович недолговечен?

– Да, – кратко ответил он.

– А если мы насильно заставим его лечиться?

– Это тоже не достигнет цели…

– Что же, он не проживёт и пяти лет?

– Нет.

– И трех лет не проживёт?

– Конечно, нет!

– А год?

– И года не проживёт!

– Как же это? Я не понимаю…

– Вы успокойтесь, идите домой, а завтра поговорим ещё раз».

Далее Валентина Семёновна, правда, обескураживает: «Какой следует вывод? Аронсон знал, что приговор Есенину уже вынесли, возможно, собирались сделать это в психушке, но Сергей на следующий день сбежал». Ну, конечно, о «приговоре» Есенину уже ведь пол-Москвы знает, не меньше… Если даже лечащий доктор, Аронсон, (а это даже не Зиновьев или Ганнушкин) о нём говорит…

А может, не стоит видеть в известных психиатрах канонических «коновалов»? Может, и Ганнушкин, и Зиновьев, и Аронсон, просто-напросто, реальные профессионалы, безошибочно определившие критическое состояние есенинской психики?..

Слово Матвею Ройзману [11¹¹]: «Ко мне пришёл домой врач А.Я. Аронсон. Он был взволнован, озабочен, но говорил, осторожно подбирая слова. За эти дни он обошёл все места, где, по мнению родственников, друзей и знакомых Есенина, мог он находиться… Есенин ушёл из санатория клиники самовольно, а это может привести к большой беде. Я спросил, чем, собственно, болен Сергей. Доктор объяснил: что профессор Ганнушкин поставил точный, проверенный на больном диагноз: Есенин страдает ярко выраженной меланхолией.

Впоследствии я узнал, что в переводе с греческого это слово значит – «чёрная желчь», которой древнегреческие врачи объясняли возникновение этой болезни. Меланхолия – психическое расстройство, которому сопутствует постоянное тоскливое настроение. Поэтому любые размышления больного протекают как бы окрашенными в чёрный цвет. Очень часто появляются бредовые идеи, особенно касающиеся самообвинения в поступках, о которых другой человек и не вспоминает. Но самое опасное это то, что меланхоликов типа Есенина мучает навязчивая мысль о самоубийстве. Естественно, все это усиливается во время одиночества…

– Извините, – сказал я Аронсону, – для чего вы ищете Сергея Александровича?

– Я хочу его уговорить вернуться в санаторий и пройти весь курс лечения, который предписан профессором. Об этом же прошу всех, кто с ним может увидеться.

Я сказал, где в последний раз встретился с Есениным, как протекала беседа и как он вёл себя.

– Вот видите! – воскликнул врач. – Сергею Александровичу противопоказано одиночество. Он нуждается в общении, поддержке. Если он останется на некоторое время один, это может привести к прискорбному шагу.