На смерть Поэта. Том 2. Есенин

Аксиома: Сатурн в VII доме – страх публичных выступлений. В есенинской генитуре он ещё и соединён с Меркурием – основным сигнификатором ментальности, устным выражением которой является речь. Имеются ли в жизнеописаниях Есенина какие-либо указания на мандраж от необходимости высказаться публично? Более чем. Так, у Шнейдера [7] читаем: «Особенно он любил «Славянский марш», который смотрел иногда не из зрительного зала, а со сцены. Его удивляли речи, которые постоянно произносила Дункан и во время спектакля и по окончании его. Сам Есенин, как известно, ораторским талантом не обладал, хотя стихи свои читал с потрясающей силой. Умение произносить речь без пауз, «эканья» и «меканья», вызывало у него восторг.

– А вы действительно переводите со сцены все, что говорит Изадора, или от себя добавляете? – допытывался у меня как-то после спектакля Есенин, возбужденно улыбаясь и сияя глазами. – Поговорить-то она любит! И как Вы запоминаете такие длинные периоды? Язык у вас хорошо подвешен! – удивлялся он, становясь серьезным и тряся меня за плечи своими сильными руками» (глава 6).

Или у Рюрика Ивнева [10¹⁰]: «…24 августа 1923 года, задолго до назначенного часа, народ устремился к политехническому музею… Председатель объявил, что сейчас выступит поэт Сергей Есенин со своим «докладом» и поделится впечатлениями о Берлине, Париже, Нью-Йорке. Есенин, давно успевший привыкнуть к публичным выступлениям, почему-то на этот раз волновался необычайно. Это чувствовалось сразу, несмотря на его внешнее спокойствие. Публика встретила его появление на эстраде бурной овацией. Есенин долго не мог начать говорить. Я смотрел на него и удивлялся, что такой доброжелательный прием не только не успокоил, но даже усилил его волнение. Мною овладела какая-то неясная, но глубокая тревога.

Наконец наступила тишина, и раздался неуверенный голос Есенина. Он сбивался, делал большие паузы. Вместо более или менее плавного изложения своих впечатлений Есенин произносил какие-то отрывистые фразы, переходя от Берлина к Парижу, от Парижа к Берлину. Зал насторожился. Послышались смешки и пока еще негромкие выкрики. Есенин махнул рукой и, пытаясь овладеть вниманием публики, воскликнул:

– Нет, лучше я расскажу про Америку. Подплываем мы к Нью-Йорку. Навстречу нам бесчисленное количество лодок, переполненных фотокорреспондентами. Шумят моторы, щелкают фотоаппараты. Мы стоим на палубе. Около нас пятнадцать чемоданов – мои и Айседоры Дункан…

Тут в зале поднялся невообразимый шум, смех, раздался иронический голос:

– И это все ваши впечатления?

Есенин побледнел. Вероятно, ему казалось в эту минуту, что он проваливается в пропасть. Но вдруг он искренне и заразительно засмеялся:

– Не выходит что-то у меня в прозе, прочту лучше стихи!

Я вспомнил наш давнишний разговор с Есениным весной 1917 года в Петрограде и его слова: «Стихи могу, а вот лекции не умею».

Публику сразу как будто подменили, раздался добродушный смех, и словно душевной теплотой повеяло из зала на эстраду. Есенин начал, теперь уже без всякого волнения, читать стихи громко, уверенно, со своим всегдашним мастерством. Так бывало и прежде. Стоило слушателям услышать его проникновенный голос, увидеть неистово пляшущие в такт стихам руки и глаза, устремленные вдаль, ничего не видящие, ничего не замечающие, как становилось понятно, что в чтении у него нет соперника. После каждого прочитанного стихотворения раздавались оглушительные аплодисменты. Публика неистовствовала, но теперь уже от восторга и восхищения. Есенин весь преобразился. Публика была покорена, зачарована, и если бы кому-нибудь из присутствовавших на вечере напомнили про беспомощные фразы о трех столицах, которые еще недавно раздавались в этом зале, тот не поверил бы, что это было в действительности. Все это казалось нелепым сном, а явью был триумф, небывалый триумф поэта, покорившего зал своими стихами. Все остальное, происходившее на вечере: выступления других поэтов, в том числе и моё, – отошло на третий план. После наших выступлений снова читал Есенин. Вечер закончился поздно. Публика долго не расходилась и требовала от Есенина все новых и новых стихов. И он читал, пока не охрип. Тогда он провел рукой по горлу, сопровождая этот жест улыбкой, которая заставила угомониться публику. Так закончился этот памятный вечер».

На этой парадоксальной метаморфозе с есенинским прозаическим «косноязычием» закончим и перейдём к рассмотрению управления Сатурном домами. В гороскопе Есенина он управляет XI (друзья) и XII (социальная изоляция) домами. Какого качества были эти сферы в жизни Есенина? Начнём с друзей, доверившись свидетельству Шнейдера [31]: «Дружил он, кажется, только с одним Мариенгофом» (глава 5). От себя добавим, достаточно спорное утверждение в контексте воспоминаний Рюрика Ивнева [34], где истинные дружеские чувства Есенин выказывает и остальным имажинистам – Вадиму Шершеневичу, Александру Кусикову, самому Ивневу и другим.

Но вряд ли лукавит Илья Ильич: в период проживания Есенина на Пречистенке вполне вероятно, что на его, шнейдеровский, взгляд, ближе Мариенгофа у Есенина друга не было. Пусть так. Обратимся к персоне Анатолия Мариенгофа. Опять слово Шнейдеру [31], точнее, двум письмам Есенина к нему. Первое из Висбадена, датированное 21 июня 1922 года, где в числе прочего читаем: «Перехожу к делу. Ради бога, отыщите мою сестру через магазин (оставьте ей письмо) и устройте ей получить деньги по этому чеку в АРА, она, вероятно, очень нуждается… Если сестры моей нет в Москве, то напишите ей письмо и передайте Мариенгофу – пусть он отошлет его ей. Кроме того, когда Вы поедете в Лондон, Вы позовите её к себе и запишите её точный адрес, по которому можно было бы высылать ей деньги, без которых она погибнет. Передайте мой привет и все чувства любви моей Мариенгофу. Я послал ему два письма, на которые он почему-то мне не отвечает».

И второе из Брюсселя, датированное 13 июля 1922 года, где, в сущности, просьба о помощи сестре дублируется: «К Вам у меня очень и очень большая просьба: с одними и теми же словами, как и в старых письмах, когда поедете, дайте ради бога денег моей сестре. Если нет у Вас, у отца Вашего или еще у кого-нибудь, то попросите Сашку и Мариенгофа, узнайте, сколько дают ей из магазина.

Это моя самая большая просьба. Потому что ей нужно учиться, а когда мы с Вами зальёмся в Америку, то оттуда совсем будет невозможно помочь ей…

Дайте денег сестре. Возьмите у Мариенгофа адреса и много новых книг» (глава 9).

Для непосвященных. По возвращении Есенин узнает, что его сестре, несмотря на многочисленные просьбы, Мариенгоф не передал ни копейки, присваивая всю выручку от магазина в собственный карман. Именно этот отказ Мариенгофа от помощи сестре Есенина послужил причиной последующего разрыва дружеских отношений. У В.С. Пашининой [6] на эту тему читаем: «Напомню, что во всех письмах из-за границы Есенин просил Анатолия помочь материально Кате, которая жила и училась в Москве и была на иждивении Сергея. Помочь ей сам не мог по условиям того времени. Очень беспокоился о сестре. Но ни разу Мариенгоф не откликнулся на просьбу друга. После отъезда Сергея ей перестали давать и ту долю, которая причиталась от «Стойла Пегаса». Собственно говоря, ещё и по этой причине началось между ними охлаждение» (часть IV, глава 7).

Но только ли до денег был жаден Анатолий Мариенгоф? Вообще, вся глава 7 части IV работы В.С. Пашининой [6] содержит подробнейший анализ «Романа без вранья» Мариенгофа, где Есенин несёт на себе все возможные «грехи мира», мол, де, и склочен он был, и жаден, и честолюбив до неприличия, и как друг – дерьмо. Настоятельно рекомендуется для прочтения взыскательных читателей! Показательно и резюме В.С. Пашининой к данной к главе [6]: «Наделенный от природы редчайшим поэтическим даром, Есенин обладал не менее редким обаянием, умением дружить, быстро сближаться с людьми, всегда быть верным в дружбе. Со всеми своими женами, законными и незаконными, он умел поддерживать добрые отношения. Аристократ телом и духом, Есенин, которого знала вся Москва, да что там Москва – вся Россия, рубаха-парень, широкая натура, на деньги которого мог выпить любой примазавшийся новоиспеченный друг, – Есенин в «Романе без вранья» предстал как самый настоящий сквалыга, сутенер, пьянь кабацкая, ни родителей не почитает, ни друзей в грош не ставит. Жалкое, отвратительное зрелище!

Это было неслыханное предательство! «Нож в спину». И что вдвойне усугубляет вину Мариенгофа, написал он это не при жизни Есенина – эту гнусность он водрузил на есенинскую могилу – в 1927 году. А исправленный и дополненный вариант вышел в 1965 году.

Все, знавшие Есенина, дружно осудили этот опус, но он создавался для тех, кто не знал Есенина лично, кто мог поверить и принять за правду любую мерзость – ведь писал же лучший друг Есенина!».

Одним словом, друзья у Сергея Александровича «по его Сатурну в Скорпионе» были ещё те – в народе говорят: «Таких друзей иметь – врагов не надо». Не случайно, видимо, вспоминал А.К. Воронский, как Есенин в Баку рыдал у него на коленях: «У меня ничего не осталось. Мне страшно. Нет ни друзей, ни близких. Я никого и ничего не люблю».