На снегу розовый свет...

Женщины подкарауливали меня на улице, разыскивали на работе, они писали мне письма таким слогом, что позавидовал бы сам Пушкин. Слогу. Мне. Если бы увидел этих женщин.

Я помню, как убегал от одной из них по Ленинскому проспекту. Воздушная леди в вечернем платье, прямо с концерта, — она бежала за мной следом, споткнулась, упала в пыль и кричала, кричала в истерике моё имя. Но… Ноля Элевич… У меня пропала… любовь. Любить я разучился. Этот Божий дар ушёл от меня.

Да, Ноля Элевич, Вы сделали из меня классного мужчину. Самца. Мне было достаточно увидеть женщину. Любую. И я готов был к тому, чтобы проработать с ней любой учебник единоборств между полами. Но от меня ушла любовь. Я видел, как в муках корчились вокруг меня влюбившиеся в меня женщины, но не испытывал к ним никаких чувств. Никаких. Сердце застыло у меня. Очерствело. Возможно, его не стало совсем.

Я перестал улыбаться, я позабыл, что такое счастье. Ведь счастье — я ощутил и понял это запоздало — счастье — это любить самому.

«…Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы.

Любовь долготерпит, милосердствует, любовь не завидует, любовь не превозносится, не гордится,

Не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла,

Не радуется неправде, а сорадуется истине;

Всё покрывает, всему верит, всего надеется, всё переносит…» [2]

Любовь… И это чувство ушлю от меня. Я вспоминал прекрасное время, когда неделями выглядывал в скверике знакомый силуэт, когда эти неземные создания, эти невыносимо возвышенные существа женщины, смеясь, проходили мимо меня, а мне было больно и сладко. Когда я страдал от безответного чувства — оказывается, это прекрасно, от этого хочется умереть, но для этого хочется жить…

2

Библия. Послание к коринфянам.

Будьте Вы прокляты, Ноля Элевич. Будь проклят Ваш талант и Ваша медицина. Я знаю, что Вы снова можете всё вернуть на свои места. Вы можете вернуть мне мою слабость, но… что–то сделалось с моей душой. Там что–то надорвалось и треснуло. Я не смогу больше быть прежним.

Наверное, я когда–то сам сделал свой выбор, и Вы подыграли Дьяволу…»

июнь–сентябрь, 1996 г.

КАЗАНОВА

Врал ты мне всегда с три короба,

Врал ты, врал ты, враль ты…

Поезд мчался сквозь жар пустыни. Верблюды стояли величественно возле своих верблюжьих колючек, на поезд внимания не обращали. Жевали. Не видно было из окон вагонов ни змей, ни ящериц. Изредка стада баранов обозначали менталитет.

Пассажиры поезда «Мангышлак — Актюбинск» уже потеряли чувство стыдливости. В такую жару и набедренная повязка кажется душной, тяжёлой. Кто на себе оставил трико, кто — шорты. В некоторых женщинах такая степень откровения мужского тела вызывала гримасы брезгливости.

Я не хотел, чтобы от меня тошнило, и — терпел. Ехал с женой из дурдома отдыха в городе Актау [3] . Соседями по купе были убийцы. Так нам показалось, как только мы увидели два этих тела на полках. Лохматые, небритые, потные лица «кавказской национальности» сохранили на себе следы недавнего мордобития. Одно слово — убийцы. Ехать было страшно и жарко.

Впоследствии зловещие мужики оказались добрейшими курдами, а лица им набила актаусская милиция за то, что они имели лица «кавказской национальности» и не дали за это положенной взятки.

3

бывший Шевченко

Курды умылись, побрились и вскоре сошли. А жара осталась. Согласно менталитету, кондиционеры имелись, но не работали. Не любили они работать. Забыли, как это делается. Ездили они в вагонах туда–сюда. Туда–сюда.

И я сидел напротив жены, которая молча и покорно увядала в невыносимой духоте. Потом забылась, уснула. День кончался. Солнце где–то на краю мира опускалось в пустыню. В пыль. В золу пустыни. Но прохлада не приходила. Не может быть прохлады в духовке.

Потом потемнело, и мимо окон побежала ночь. Луна засветила в купе. Света я не зажигал, смотрел, ожидая сна, на бесконечное движение меридианов верблюжьих колючек.

Потом на одной из остановок в купе вошла женщина. Разложила вещи, села у окна и, к тому времени, как появился ещё странный господин, успела всплакнуть. Периодически всплакивала и потом, когда поезд разогнался, и полная луна опять зависла над вращением остывающей пустыни.

Что такое «камзол» я до сих пор не знаю. Но, по всей вероятности, на господине из сумерек был именно «камзол». Потому что на голове у него была ещё и треугольная шляпа. Ну, как назвать длинный, почти до полу, пиджак со множеством пуговиц? Раньше это называли «лапсердак», но теперь, когда все некоренные евреи выехали из Казахстана на свою историческую родину в Биробиджан, все такие «лапсердаки» нуждались в обязательном переименовании, достойном времени. К лапсердаку под треугольной шляпой подходило именно «камзол».

Господин из сумерек торопливо сбросил своё душное одеяние, треуголку в том числе, и оказался в костюме, почти цивильном. Впрочем, через несколько минут, он, как и весь поезд, разоблачился до своих индивидуальных границ приличия. То есть, остался в лёгкой шёлковой рубашке со штрипками [4] и в чёрных рейтузах [5] .

Не менее необычным для наших мест оказалось и имя нашего нового попутчика — Джакомо. После курдов мне было неловко интересоваться его национальностью, явно иностранной.

4

соглашаюсь, что выглядеть это может ужасно, но звучит здорово

5

речь идёт о мужской одежде.

Далее новый пассажир повёл себя, как обыкновенный советский человек. Джакомо извлёк из своей сумки бутылку, похожую на старинный кувшин, и предложил всем нам вина. В купе загорелся неяркий свет, тут же появились подходящие стаканы. Соседка Джакомо оказалась молоденькой женщиной со следами косметики, размазанной по миловидному личику. Пока Джакомо разливал своё вино, она достала маленькое зеркальце и двумя–тремя лёгкими движениями привела себя в порядок.

После двух — трёх стаканчиков призрачного напитка женщина ожила окончательно, лёгкий смешок стал раздаваться в купе, и я был вынужден обратить на это внимание её и Джакомо, который взялся нашёптывать ей на ушко всякие, видимо, забавные вещи. Жена спала, я боялся, что её могут потревожить.