На снегу розовый свет...

Понимаешь, мне ещё до пенсии два года работать, а для России меня уже нет!..

И вот я, гражданин России, со своим возрастом, который по нашим российским меркам подошёл к своей критической массе, сижу сейчас напротив потерявшего ум человека и выслушиваю его сумасшедшие фантазии.

Есть ли после пятидесяти семи жизнь?..

— Но, — прервал мои размышления Борька — никакого секса. Помни — Тоня — моя жена. Ты у нас просто будешь жить. Отдельная комната, книги — какие хочешь, Интернет, телевизор. Но чтобы моя Тоня могла с тобой говорить, за тобой наблюдать. До тебя дотрагиваться. (Вот дура, всё–таки я её не понимаю!..) Дверь в твою отдельную комнату чтобы не запиралась. Секретов от моей Тони у тебя не должно быть никаких.

Вот ты всегда хотел писать книгу? Садись, у меня — пиши. Ты сколько получал на своей работе? Я буду платить тебе в пять раз больше. Зарплата, бесплатное жильё, питание! Ешь, что хочешь, заказывай. Хоть с нами — хоть отдельно. Наш бассейн — твой бассейн. Пройдёшь медкомиссию, помоешься и купайся, сколько хочешь!..

Борька опять вытер пот с лысины, с лица. Разговор давался ему непросто.

Он, Борька, долго свою жену отговаривал. Злился, ревновал. Но Тоня начала плакать круглые сутки и полнеть. Ходили советоваться к психоаналитику, он сказал, что может быть хуже. У миллионеров жёны обычно с очень легко ранимой, неустойчивой, психикой. Если сейчас для Тони не разрешить ситуацию положительно, то, возможно, она не забеременеет, а дальнейшее развитие психоза может привести к необратимым последствиям.

На карту было поставлено продолжение фамилии Мерзликиных.

— Ты — самое дорогое, что у меня есть. Вся моя жизнь, все мои богатства — всё это твоё. Я живу для тебя, — говорил своему сыну французский магнат Рамбаль Гоше.

У Борьки Мерзликина ещё не было сына. Ему ещё не для кого было жить, собирать и умножать свои миллионы. Но он хотел, чтобы у него это случилось. У него была любимая жена, он хотел иметь от неё сына, для которого ему стоило, ему нужно было бы жить, кому завещать свои, провонявшиеся разбодяженным бензином, миллионы.

И для этого всего–то, подумаешь, какой–то пустяк — уступить жене в её малом капризе. Купить ей за копейки этого жалкого корреспондентишку…

— Ну и сошёл Борька с ума — мне–то какая разница, — стал думать я после того, как он намекнул на вполне приличное вознаграждение за мою жизнь в присутствии его жены Тони.

И в особенности вот этот, последний пунктик — что мне ничего с ней не надо будет делать, очень пришёлся мне по вкусу. Настолько, что я готов уже был согласиться на предложение моего приятеля.

Но он ещё не закончил.

У моего товарища Борьки Мерзликина были ещё ко мне некоторые условия.

— Я тебе, Саня, обеспечу всю твою жизнь, очевидно, подводя черту трудному разговору, сказал Борька. Положу деньги на счёт в банке, чтобы ты мог хорошо жить на проценты, когда Тоне надоест эта комедия. Положу заранее, всё — в присутствии адвоката, нотариуса. Но только ты должен выполнить одно условие. Только пойми меня правильно, я вкладываю деньги, у меня должны быть определённые гарантии.

Перед тем, как ты приступишь к своим обязанностям, тебе должны сделать операцию.

— Какую? — Тут я, наконец, подал голос. — Я только месяц, как после комиссии, врачи сказали, что, кроме тугоухости, я совершенно здоров.

— В том–то и дело, — сказал Борька. — Тебе нужно отрезать яйца.

Возможно ли простыми человеческими словами передать мою реакцию на это короткое Борькино заявление? Как раз — тот самый классический случай, когда словам становится тесно, а мыслям просторно.

Вот я и сидел, не мог сказать ни одного слова, хотя Борька, казалось бы, наконец, замолчал. И приготовился послушать и меня.

Он, наверное, подвинулся рассудком? Конечно — ежесекундно думать, как кого надуть, следить, чтобы не надули тебя, бояться конкурентов, бандитов, милиции. Любить жену и не видеть её сутками. Ревновать.

Бессонница. И, наверное, и — импотенция. Откуда ей взяться, потенции, если в постоянном стрессе?

Ладно, Бог с ним. Чего уж тут обижаться?

Я поднялся из–за столика: — Я пошёл, Боря. Ты не волнуйся, всё будет хорошо.

Передай кому–нибудь дела на пару недель. Побудь с женой, удели ей внимание. Свози её на ваши Мальдивы, или — там — на Канары не на Новый год, а сейчас. А, может — просто куда–нибудь в глухую деревню, где речка, лес…

Борька ухмыльнулся: — Знаешь, Саня… Ты себя со стороны видел?.. Ведь это раньше ты был Александр Иванович, звезда… А сейчас ты никто. Пустое место. Это для Тоньки остался к тебе какой–то интерес. Да и то, я думаю, ненадолго. Ведь я тебя насквозь вижу. Кому ты здесь нужен? Да и нигде ты не нужен. Ушло твоё время. Сейчас моё… наше время.

Борька тоже поднялся из–за столика, промокнул платочком лицо, вспотевшую лысину:

— Вот тебе сейчас случай подвернулся — чего жопой крутить? Другого такого не будет. Пойди домой или — где ты там сейчас остановился — подумай. Пока железо горячее.

А то я уже с хирургом договорился. На пятницу…

И вышел, опередив меня, на улицу, где его ждал уже джип с огромными колёсами и шофёром–тяжеловесом за рулём.

Нет, я конечно, и мысли не допускал!

А чего это Борюсик так волновался? Потел, мямлил… Ведь он был уверен, что проблем у него со мной не будет. Вон — даже и с хирургом уже договорился… Тут, конечно, другое. Такой крутой бизнесмен, вращается в самых высоких сферах местного бизнеса. А тут вдруг на глаза его любезной супруге попадается какой–то голодранец, которого она, его любимая женщина, хотела бы видеть возле себя. В его квартире, с его собственного согласия, и днём и ночью — другой мужчина.

И, вместо того, чтобы его просто замочить, как в кино показывают — ноги в чашку с цементом и в воду, — ему, Борису Мерзликину, ещё нужно уговаривать это ничтожество, чтобы оно согласилось своим присутствием в доме отравлять ему жизнь.

А ведь переступил же через себя, пошёл на уступки любимой женщине!..

Может, потом, через пару месяцев, так оно и будет — ноги в чашку с цементом и — в воду?..

Ладно, это всё меня уже не касается. Глаза бы мои не видели бы уже этого Мерзликина. Надо же!

К друзьям, во временное своё жилище, я вернулся поздно. Всё слонялся по городу, пытался отвлечься, оторваться от своих мыслей. Ещё оставались кое–какие деньги, и я бездумно их тратил, заказывая в попутной забегаловке ещё баночку пива, а, вдобавок, ещё и бутерброд, без которого в этот день я вполне мог уже обойтись.

…Дверь мне открыл Саша Карачун. Хороший человек. Когда–то мы вместе работали. Теперь уже две недели я пользовался его гостеприимством.

Но на этот раз Саша выглядел озабоченным. Он пытался улыбаться, но глаза почему–то прятал. — Мы уезжаем в Израиль, — сказал Саша. Всё было как–то неопределённо. А сегодня всё решилось с документами. Приехали ещё родственники из посёлка. Две семьи. Ты не мог бы пока где–нибудь переночевать?..