На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей

Это была шутка, но шутка прикрывала какое-то серьезное возражение. Улесов угадал это по ее жесту.

«Почему люди боятся прямых слов? — подумал он. — Почему любят прикидываться маленькими и тихонькими? Вот не боюсь же я думать и говорить: все хорошее, чем пользуются люди здесь, в Москве, должно быть и у меня, мещерского парня».

И он пустился в рассуждение о своей жизни, о пути, который проделал за последние годы. Улесов говорил только правду, даже не всю правду, потому что настоящая, полная правда выглядела бы хвастливо, и он не мог понять, почему, слушая его, Анна Сергеевна так часто подносит руки к вискам, которые были в полном порядке. Это мешало и раздражало.

— Как много вам дается! — сказала Анна Сергеевна, когда он замолк. — Ведь это трудно, поди…

— Что ж, дается! Ведь не даром дается, — проговорил он обиженно. — А дается потому, что могу взять. Жизнь меня не баловала, Анна Сергеевна, мне куда горше вашего приходилось. Так чего же мне прибедняться теперь?

Она чуть наклонила голову.

— Нет, мои устремления куда скромнее. Защитить бы только диссертацию — и назад в Мышкин.

— Это зачем же? — грубовато спросил Улесов.

— Там мама!.. А потом, ну как же иначе? — Она улыбнулась. — Единственный мышкинец с ученой степенью, гуманитарной, правда, и не вернуться в свой город!.. А работать там будет куда интереснее, чем в Москве. Здесь таких, как я, пропасть.

— В смысле работы — это да! — сказал Улесов. — Случись, что мой завод загонят в черты на яры, я, не задумываясь, с ним поеду.

«Нет, не поедешь, — сказал внутри него какой-то холодный и трезвый голос. — Перейдешь на другой завод и сохранишь Москву».

Он почувствовал неприязнь к учительнице, заставившей его солгать, а он не терпел лжи, натолкнувшей к тому же на неприятное и неожиданное открытие в самом себе.

Анна Сергеевна прервала его мысли.

— Я совсем вас заболтала, — сказала она озабоченно. — Давайте заниматься.

На столике было все приготовлено для занятий. Лежала развернутая тетрадка с промокашкой, ручка с новеньким пером, стояла открытая непочатая бутылочка с чернилами. Улесов с трудом уместился за маленьким столиком, и эта теснота напомнила ему школу.

«Холмы все еще тонули в лиловой дали, и не было видно их конца, — начала Анна Сергеевна, — мелькали бурьян, булыжник, проносились сжатые полосы, и все те же грачи да коршун, солидно взмахивающий крыльями, летали над степью».

Она взглянула на Улесова, но тут же вспомнила, что пишущий диктант не слышит музыку и красоту фразы. Ей показалось, что Улесов работает очень внимательно. Она стала диктовать дальше, чуть-чуть плутуя сама с собой, — излишне четко выговаривая слова, чтобы он сделал меньше ошибок и поверил в себя.

Но Улесов думал совсем не о диктанте. Анна Сергеевна отвела его щедрую попытку приравнять их судьбы. Неужто она считает, что достигла или достигнет большего? Нет, тут что-то иное, какое-то странное превосходство, которое не оставит ее, даже если все ее планы рухнут. Или это просто какая-то незнакомая ему бабья дурь? А все-таки с ней интересно, ни с одной женщиной не было ему так интересно… Улесов вспомнил свою последнюю подругу, красивую, рослую Лину. Если с ней не танцевать и не лежать в постели, то можно с тоски удавиться. Только и знает, что кинофильмы рассказывать. Даже когда они совсем рядом, стоит им перестать обниматься, как пошло: «А тут этот Жульен и говорит ей…» — «Кому еще?» — «Да графине, нешто забыл?» Прямо зубы ноют. Здоровенная деваха, а картины рассказывает все какие-то кислые и слезливые.

— Ну, все! — услышал он голос Анны Сергеевны и жирно поставил точку. — Красный карандаш не понадобится? — спросила она с улыбкой.

Но красный карандаш понадобился. Улесов наделал множество ошибок. У Анны Сергеевны стало огорченное лицо.

— Сергей Иваныч, милый, ну, почему же «халмы»? Разве вы не слышите: «холм» — «холмы»? Когда не знаете, как писать, попробуйте найти корень, от которого слово происходит.

Она принялась объяснять Улесову его ошибки, и впервые Улесов почувствовал, что мог бы писать куда правильнее, если бы делал так, как говорит Анна Сергеевна. Заметив в его глазах интерес, она воодушевилась, и огорченное выражение покинуло ее лицо.

— А теперь послушайте, как это звучит. — И она красиво и выразительно прочла продиктованный отрывок. — Вы чеховскую «Степь» не читали?

— Нет, я смешные его рассказы читал.

— Прочтите, это так хорошо! Я никому не даю книг, но для вас сделаю исключение. Возьмите, — она протянула ему обернутый в бумагу томик.

— Спасибо, — немного удивленно проговорил Улесов. Ему показалось странным, что книги, которых полно в магазинах, представляют для нее такую ценность.

— Ну, а сейчас довольно науки! — весело сказала Анна Сергеевна. — Давайте чай пить. — Она сняла свои серые нарукавники, и освобожденная легкая ткань халата красиво взметнулась над ее маленькими круглыми руками.

Быстро и ловко двигаясь в узкой комнате, Анна Сергеевна расчистила стол, чуть выдвинула его вперед и накрыла белой, жесткой от крахмала, скатертью. Она принесла из кухни чайник, затем на столе появилась коробка с печеньем, баночка с вишневым вареньем и вазочка с конфетами.

«Неужели она все это для меня покупала?» — подумал Улесов, и какое-то новое, странное чувство шевельнулось в нем.

— Анна Сергеевна, вы были замужем? — Это спросилось как-то само собой, против воли.

— Была! — ответила она живо. — Ведь мне уже двадцать шесть лет.

«Так ей двадцать шесть! Она на четыре года старше меня, а я думал, мы ровесники».

— А где ваш муж?

— Вот уж этого не знаю. Он заготовитель, ездит по районам. Так мы с ним и познакомились у нас, в Мышкине. Прожили два года, а потом оказалось, что у него есть другая семья. Ну, мы и разошлись, хотя и без суда. Это такая поблажка для двоеженцев. — Говоря так, она продолжала собирать на стол. — Да… я и забыла, вас, мужчин, чай не очень привлекает, вам главное — бутылочка. — Она подошла к полке и вытащила из-за книг бутылку портвейна.

— Я не пью, — пробормотал Улесов.

— Ах, как досадно! — огорченно воскликнула Анна Сергеевна. — Наверное, надо было купить водки.

«Значит, и портвейн для меня», — подумал Улесов.

— Нет, Анна Сергеевна, я вообще непьющий, а водку и в рот не беру. У нас, в Мещере, редко кто пьет. Но от рюмки портвейна и мещерец не откажется.

Он взял бутылку, открыл ее толчком ладони в донышко и разлил вино по маленьким стопкам.

— За что же мы выпьем?

— Знаете, за что? Чтобы вы полюбили родной язык… Нет, правда, — говорила Анна Сергеевна. — Вся поэзия, вся красота жизни в слове, в языке. Без него все было бы мертво для нас.

И нет у нас другого достоянья! Умейте же беречь, Хоть в меру сил, в дни злобы и страданья Наш дар бессмертный — речь.

Улесов заметил, что глаза ее странно блеснули и она тут же поднесла рюмку к губам, словно закрылась ею.

— Анна Сергеевна, — сказал он тихо и серьезно, — вы не думайте, что я уж такой серый и ничего не понимаю… Я, может, выразить не умею… Только для вас… это самое в словах, а для меня, что ли, в цифре. Я правду говорю. Вы нашего дела не знаете, а вот когда я нашел одну нужную цифру, так у меня тоже вся душа ходуном ходила и слезы на глазах… Из-за этой цифирки новый метод обточки появился. Его теперь «улесовским» называют…