На солнечной стороне. Сборник рассказов советских и болгарских писателей

Товарищи, с которыми он два года назад приехал вместе из ремесленного училища, остались где-то далеко позади, растворились в заводской массе, и Улесов потерял их из виду. Они жили в барачном общежитии, а Улесов получил в заводском доме комнату на двоих, но вскоре ему предстояло переехать в отдельную однокомнатную квартиру. На самом разлете своих жизненных успехов Улесов не поленился сесть за школьную парту. Случилось это так.

Дочь главного инженера завода, проходившая в цехе Улесова преддипломную практику, пригласила его на встречу Нового года. Улесову предстояло впервые окунуться в незнакомую ему студенческую среду. Он пошел туда с любопытством, но без смущения. Придя в назначенный час, Улесов пожелал осмотреть большую, нарядно обставленную квартиру главного инженера. Желание его было исполнено. Он осмотрел все, вплоть до кухни, ванны и уборной, прикидывая в уме, что ему следует завести в его новой квартире. У него давно уже образовалась привычка примериваться ко всему хорошему, красивому и нужному, что он встречал с мыслью: у меня должно быть то же.

После ужина начались танцы. Улесов выбрал высокую, темноволосую, с маленьким, полуоткрытым ртом подругу хозяйки и танцевал с ней весь вечер, хотя это было явно не по вкусу спутнику девушки, зализанному студенту в четырехугольных очках без оправы. Девушка тоже чувствовала себя неловко, но покорилась властной и открытой манере Улесова.

Потом затеяли играть в литературные вопросы и ответы. Улесов был убежден, что это придумал зализанный студент, чтобы отомстить ему. Но поначалу он не почуял опасности и выдвинул свое кресло чуть не в центр круга. Вопросы были самые неожиданные, порой понятные, но чаще непонятные Улесову.

— Отчество Анны Карениной?

— Аркадьевна, — сказала хозяйка дома.

— Верно! — вскричал Улесов и захлопал в ладоши, хотя и понятия не имел об отчестве Карениной.

— Каким литературным героям поставлены памятники? — спросил зализанный студент.

— Тому Сойеру и Геку Финну, — неуверенно произнес кто-то.

— Дон Кихоту и Санчо Панса, — добавил другой голос.

— Шерлоку Холмсу в Лондоне, — весело сказал зализанный.

— Правильно! — воскликнул Улесов, обрадованный, что услышал знакомое имя: он читал книжку про Шерлока Холмса.

— Ах, вы это знали! — насмешливо проговорил зализанный студент.

Игра продолжалась. Улесов, подогретый вином, — как большинство мещерцев, он был непьющим человеком, и вино всегда ударяло ему в голову, — вертелся в своем кресле, хлопал угадавшим, радостно смеялся невесть чему и вскрикивал: «Здорово!», «В самую точку!» И в какой-то миг задремавший в нем инстинкт самосохранения подсказал ему: стой, тут дело неладно! Коротким, неприметным взглядом своих прищуренных, упрятанных под крепкую лобную кость, быстрых и цепких глаз Улесов окинул компанию и понял, что смешон: шумный, активный, благодушный и неспособный ответить ни на один вопрос. И тут хозяйка дома произнесла:

— Фамилия мужа Татьяны Лариной!

— Гремин! — грохнул Улесов и даже приподнялся, боясь, что его кто-нибудь опередит.

Ответом был взрыв смеха.

— Разве не так? — растерянно пробормотал Улесов. — Гремин — его еще Михайлов поет.

Теперь нарочито громко рассмеялся лишь зализанный студент.

— Это в опере Гремин, — сострадательно сказала хозяйка. — У Пушкина он не назван.

— Вот как! — проговорил Улесов, затем, смерив взглядом своего узкоплечего противника, добавил: — Конечно, разные люди знают про разное. Я верно, не читал этих книжек, не до того было. А вот кому-нибудь из вас приходилось бить плывущего лося?

— Нет, и неплывущего тоже, — насмешливым тоном отозвался студент.

Но его девушка тихо попросила:

— Расскажите.

И Улесов рассказал, как осенью сорок шестого года они обнаружили во время охоты лося, плывущего наперерез озера Великого. Лось был громадный, матерый самец с могучими рогами. Казалось, будто молодой дубок плывет по воде. Как назло, ни у кого не нашлось ни жакана, ни домашней пули. Охотники со всех сторон устремились к лосю на челноках. Первым его настиг крестный Улесова, Макар Семенович, и выстрелил лосю в голову, но тот и глазом не повел. Потом его ударил старейший охотник Дедок, но тоже безрезультатно. Это было в пору прилета чирков, и дробь у всех была мелкая, седьмой номер. Тогда Макар Семенович всунул ствол прямо в ухо лосю, бабахнул, но лось только тряхнул головой и поплыл дальше. Улесов выстрелил ему в другое ухо, лось продолжал плыть. И сколько в него ни стреляли, он все так же мерно рассекал грудью воду, словно заколдованный. Охотники преградили ему путь к берегу, он свернул на чистое, оплыл Березовый корь, взял курс на Прудковскую заводь, и у преследователей не осталось патронов.

— Он спасся? — с надеждой спросила подруга зализанного студента.

— Какой там! — усмехнулся Улесов. — Порубали топорами, порезали ножами, разве от наших уйдешь?

— И вам его не жалко? — спросила девушка, округлив глаза.

— Нешто не помните, какой сорок шестой год был? Засуха. У нас на что местность сырая, и то в земле все погорело. Картошка с горох уродилась. А уж о хлебе или там овсе говорить нечего. Лосем этим наши Выселки чуть не месяц кормились. А так, конечно, жалко, красивый был лось, отважный!.. — Улесов встал, включил радиолу и, обращаясь к своей партнерше, вежливо проговорил: — Разрешите?

Она поднялась с покорным видом, и Улесов понял, что своей грубоватой, но сильной выходкой он сполна расквитался за понесенное поражение. Но все же в тот самый вечер он решил поступить в вечернюю школу.

В школе у него не все пошло гладко. С математикой и физикой он справлялся отлично, в английском хромал равно со всеми, но вот с литературой и русским не заладилось. На худой конец, литературу, которую Улесов не любил и не понимал, можно было одолеть зубрежкой, но писал Улесов на редкость неграмотно, чуть не хуже всех в классе.

Ко всему еще русский и литературу преподавала молоденькая Анна Сергеевна, а перед ней разыгрывать олуха было особенно неприятно. Но на сегодня Улесов приготовил сюрприз, он блеснет совсем особым пониманием поэмы Пушкина «Евгений Онегин». Надо только, чтобы его спросили. А в этом Улесов почти не сомневался. Анна Сергеевна и так вызывала его чаще других, к тому же сегодня Улесову хотелось, чтобы его вызвали, а его желания обычно сбывались.

Так оно и случилось.

— Товарищ Улесов, — раздался голос Анны Сергеевны. — Образ Евгения Онегина.

С преувеличенным усилием Улесов выпростался из-за парты и стал во весь рост, слегка расправив плечи.

— Онегин, — начал он задумчиво, словно подыскивая слова, — человек пустой, ни на что не годный, так сказать, паразит общества…

— Ох, не надо!.. — совсем не учительским, а каким-то детским, просящим и обиженным голосом сказала Анна Сергеевна и знакомым всему классу движением поднесла обе руки к прядкам волос над ушами. Этим движением она словно поправляла аккуратно причесанные, нисколько не нуждавшиеся в тем волосы, на деле же то был невольный защитный жест, каким она отгораживалась от всего неприятного, болезненного, досадного. — Это же не ваше мнение, это Писарев. Надо знать, чем вызвана его оценка, а не рубить с плеча!

Улесов покраснел: в своей наивности он полагал, что эта книга неизвестна Анне Сергеевне. Писарева ему подсунул сосед по комнате, сотрудник заводской многотиражки. Улесов постарался накрепко запомнить все рассуждения Писарева. Он хотел сразить Анну Сергеевну в споре, который, без сомнения, должен был возникнуть, или, хотя бы, доказать, что его нелюбовь к стихам вообще, а Пушкина в частности, имеет под собой надежное основание.

Но Анна Сергеевна поймала его. С досадой думая о своей промашке, Улесов почти не слушал рассуждений Анны Сергеевны о взглядах Писарева на искусство. Вдруг он услышал свое имя.