На стороне мертвецов

Раздался хриплый рев… и во фланг столпившимся у ворот виталийцам врезался… медведь. Первым же ударом лапы спустив кожу с лица рыжего бородача. Разом с бородой.

— Берсерк! Берсерк! — заорали варяги, разворачиваясь к новой угрозе. — Бьёрн Бьёрнсон![2]

— Михал Михалыч! — радостно завопила Даринка, подпрыгивая на месте.

— Нет… — только и мог шепнуть Митя. Он никогда не видел старшего Потапенко в медвежьей форме, но точно знал — даже медведем, у казацкого старшины хватило бы ума не грызть руки, прикрытые непробиваемым «вотановым доспехом» и не лезть прямиком под секиры.

Но его появление сулило надежду. Может, еще повезет? Может, обойдется?

Медведь метался и ревел в круге, мгновенно очерченном варягами. Куда бы он не шарахнулся — натыкался на лезвие. Удар под зад, удар поперек морды, удар в бок… Медведь заревел: отчаянно, жалобно, призывно… и над варягами закружились черные птицы. Сперва Мите показалось, что их целая стая — так стремительно они мелькали в воздухе, проносясь над рогатыми шлемами виталийцев, и с хриплым карканьем пикируя вниз. Банг! — кто-то из виталийцев задрал голову, и тут же последовал удар клювом. Виталиец заорал, его товарищ попытался ударить ворону секирой… вторая ворона немедленно ринулась ему в лицо, молотя клювом и когтями. Три. Всего три вороны метались над головами — и боевая команда драккара превратилась в беспорядочную толпу, орущую, прыгающую и бестолково отмахивающуюся. Медведь снова взревел и ринулся в бой.

А дальше волшебство закончилось. Сильный мужской голос пропел рваную ритмичную строфу… и виталийцы словно очнулись. Мгновение — и они сдвинулись спина к спине, ощетинившись сталью во все стороны. Ворон стало две — одну рассекли влет, клювастая башка и скрюченные лапки полетели в разные стороны. Потом осталась одна, и вот уже ни одной. Еще одна секира врезалась медведю в лоб, вторая опустилась на спину.

Княжич Урусов не шагнул — вывалился на площадь. Его шатало, лицо было залито кровью, словно все обрушившиеся на птиц удары попадали по нему. Но отступать он не собирался — княжич вскинул руку. Воздух дрогнул и на раскрытую ладонь из пустоты легла массивная рукоять того, что обычно называют Кровным Оружием. Родовым оружием Урусовых, доступным только членам рода, но каждому и где угодно, оказался… хлыст. Длинный гибкий хлыст, сплетенный из стальных полос. Сверкающая тонкая лента развернулась в воздухе… на лету отхватив вскинутую над головой медведя секиру вместе с рукой.

Варяжский отряд быстро и слаженно разделился надвое и рванул к Урусову, зажимая княжича в «клещи». Их было много, слишком много для одного малокровного. Бегущий впереди воин подпрыгнул, пропуская бьющий по ногам хлыст, и ринулся в ближний бой…

Митя смирился. Иногда ты стараешься, борешься, рвешься из кожи, надеясь справиться… и проигрываешь. Иногда обстоятельства оказываются сильнее тебя. Например, такие вот рыжие, бородатые, с секирами… обстоятельства.

— Я ничего, просто больше ничего не могу поделать. — с усталым вздохом сказал Митя.

— Бросишь их? Сбежишь? Бросишь, да? — сдавленно всхлипнула Даринка, и стукнула его хлипким кулачком по спине.

Митя только передернул плечами, будто сгоняя муху… и шагнул на площадь.

[1] Девки! Бабы!

[2] Медведь, сын Медведя

Глава 38. В гостях у Мары

Рывок вперед — быстро, выжимая из мышц каждую каплю скорости. Проскочить за спиной Урусова раньше, чем варяги заметят. Проскочить не удалось, заметили его сразу, но… кто-то презрительно свистнул вслед, не считая достойной целью улепетывающего мальчишку в мокром рваном тряпье, другой просто швырнул нож — Митя вильнул на бегу. Массивный нож с тяжелой рукоятью просвистел над плечом, лезвие с хрустом воткнулось в пожарный ящик у входа в гимназию. Отличный ящик — выкрашенный в ярко-алый цвет, с золотистым песком в открытом коробе и здоровенным замком на дверце. Митя с хрустом вырвал нож и всадил лезвие под скобу замка. Дзанг! Разлетелись оба — клинок вывернуло из рукояти, а скобу — из дерева. Внутри оказалось новехонькое ведро… и пожарный топор. Их Митя и схватил — дядя всегда говорил, что топор под его руку и размах плеч подходит лучше всего, а Митя возмущался, считая топор оружием плебейским и недостойным. А ведь и впрямь — удобно!

Нырком ушел к ящику, зачерпнул ведром песка… и с размаху сыпанул в лицо бегущему за ним виталийцу. Песок засыпал глаза и раззявленный в крике рот. Виталиец споткнулся, крутанулся на месте, отчаянно отплевываясь… Мчащиеся за ним товарищи захохотали, огибая его с двух сторон. Так они бежали прямиком на Митю — и хохотали!

И все его планы ударить виталийцам в тыл, прийти на помощь Урусову мгновенно оказались… у медведя под хвостом. Митя повернулся к преследователям — топор в одной руке, ведро в другой. Махнул ведром — струйка золотистого песка взметнулась навстречу врагам, но второй раз фокус не удался. Преследователи уклонились и песок осыпался на мостовую.

Митя прыгнул от просвистевшей рядом секиры, вжался спиной в ворота: качнулись створки, лязгнул заложенный изнутри засов. Виталийцы двинулись на него, аккуратно зажимая глупого мальчишку в «клещи»: один отчаянно ругающийся и трущий глаза, и двое ухмыляющихся. С ним не собирались сражаться. Он был добычей, такой же, как перепуганные девчонки за воротами — юноши-рабы на османских рынках ценились не меньше девушек.

Из-за спины все еще хихикающего виталийца взметнулся хлыст Урусова. Обкрутился вокруг шеи — короткий, влажный хлюп… И срезанная голова с примерзшим к уже мертвому лицу оскалом отправилась в полет. Отдельно от тела. Варяги яростно заорали и ринулись в атаку — вокруг княжича завертелся бешенный круговорот, стальной хлыст запел, очерчивая смертоносный круг… и тут же песнь стали… споткнулась. Возобновилась снова, но в ней уже слышалось отчаяние!

Двое оставшихся виталийцев ринулись к Мите. Теперь они не смеялись.

Опытные воины не собирались возиться с мальчишкой. Один замахнулся секирой — обухом, не острием, его все еще не собирались убивать. Митя извернулся угрем. Обух ударил в ворота. Лезвие пожарного топора сверкнуло на солнце… и краем мазнуло виталийца по лицу, отхватывая кончик носа!

Виталиец заорал… и ударил снова. Уже всерьез. Секира метнулась к Мите без замаха — просто прянула вперед, как атакующая змея. Лезвие целилось в живот, ледяной холод сковал внутренности. В голове крутился сумбур нелепых мыслей:

«Я так боялся убить… Сейчас убьют меня».

Это было так больно, так обидно, так глупо, что Митя суматошно дернулся — без цели, смысла и толка… отмахнувшись от секиры ведром. Лезвие качнулось в сторону, и Митя ринулся вперед, впритирку скользнув вдоль древка. Ухмыляющаяся физиономия оказалась прямо перед ним. Митя взмахнул пожарным топором… Топорище в мокрой, до крови ободранной веслами руке провернулось и… удар обухом обрушился варягу точно в лоб. В лоб! Обухом! Удар! От которого у виталийца разве что шлем загудит!

Варяг замер. Он стоял, вытянувшись и покачиваясь на невидимом ветру, а топор… топор так и прижимался к его лицу, точно приклеенный. Митя дернул рукоять… Торчащий на обухе острый пожарный багор с влажным хрустом вышел из глазницы. Варяг пошатнулся… и рухнул. Судорожно дернул ногами. Захрипел. Умер.

— Аррррргх! — площадь словно вздохнула.

— Арррр! Арррр! — с раскаленных небес донесся дикий, восторженный вопль мары — Митя уже слышал такой.

Из багровой дыры, зияющей вместо глаза убитого, тонкой струйкой начала подниматься кровь. Ударила тугим фонтаном, взметнулась, как алая змея, качающаяся на собственном хвосте, засветилась багровым сиянием. Алые струи переплелись с черными, тело убитого растаяло, будто растворившись, и из мостовой ударил кровавый фонтан. Красная струя по-змеиному изогнулась… и накрыла Митю, будто проглотив одним махом.

Боль. Кровь кипела в его жилах, кровь кипела вокруг, весь мир был — кровь. Его вертело в багряном водовороте, а внутри полыхал чудовищный жар. По венам текло бурлящее варево, прожигая насквозь. Кипящая кровь хлынула в сердце, и он истошно закричал, задыхаясь от желания вырвать его из груди. Кровь поднялась выше, захлестнула разум… и вырвалась наружу, сочась из глаз и ушей, потекла из носа, изо рта, из-под ногтей, проступила сквозь поры кожи. Митя захлебывался болью, кровью и тьмой, сияющей так, как даже самый ослепительный свет сиять не может. Тьма и кровь подхватили его, закружили, перевернули, кровавое пламя вспыхнуло яростным костром… и сожгло дотла, а налетевший черный вихрь поднял пепел, развеивая на все стороны света.