На стороне мертвецов

Митя не оглядывался. Поворот на каблуке, скользящим шагом, виляя и пригибаясь, как учил дядюшка Белозерский… влево-вправо-назад-вперед, каждый раз оказываясь там, где тебя не ждут. Вкус крови, запах крови, острый, пьянящий аромат, которого хотелось еще и еще, Митя гнался за ним, задыхаясь от желания окунуться в блаженство. Вспышка — убит! Вспышка — убит! Вспышка… вспышка…

Чужие смерти вызывали острое упоение, в груди становилось тепло, а голова пьяно кружилась, пробивая на дикий, захлебывающийся хохот.

— Берсерк! Это — берсерк! — орали со всех сторон.

Митя пьяно ухмыльнулся — какой же он медведь? Он — хуже! И ударил снова… Вспышка… вспышка…

Торжествующий рев, захлестнувший площадь, был едва слышен сквозь рев крови в ушах. Противник вдруг исчез, а крови и смерти хотелось еще, и еще, и еще… Он ринулся за пятящимися варягами, споткнулся о разрубленную медвежью тушу… Зверь его не заинтересовал, он же не Симарглыч… Симарглыч! Тут должен быть Симарглыч! Он знал этого Симарглыча, он… хотел ему помочь!

Кровавый дурман не развеялся, но на миг словно поредел — только поэтому вцепившись в Митю Урусов не получил топором в лоб.

— Отходим! — прохрипел тот, наваливаясь на Митю всей тяжестью. — Надо отступать к гимназии, может, нам успеют открыть ворота…

— Я от них только отошел, что ж теперь, обратно тащиться!? — шевеля языком с трудом, как пьяный, выдавил Митя, и попытался стряхнуть пальцы Урусова с рукава…

Заорали снова — на площадь сплошным потоком хлынули закованные в «вотанову броню» воины.

— У них подкрепление, бегите же, ну! — Урусов толкнул Митю в грудь, и повернулся к нападающим…

— Подкрепле-е-ение-е-е? — покачиваясь с носка на пятку, протянул Митя. — А почему только у них?

Стало обидно — вот всегда он терпеть не мог, когда у других есть, а у него — нет! Пусть у него тоже будет подкрепление! Он снова потянул носом воздух — и острый запах крови сменился сладковатым ароматом смерти. Они чудесно оттеняют друг друга, и в разнообразии есть своя прелесть… Странно, что раньше ему не нравилось.

Из проулков на площадь вливались воины засадного драккара.

— Бегите, Митя! Бегитееее! — надрывался где-то Урусов.

Ярл был мертв. Братья по мечу — мертвы. И всех их убил один, один мальчишка! Но сейчас они отправят его догонять ярла по дороге в Вальхаллу! Кто бы он ни был — а если и правда Хельссон, тем лучше, пусть отправляется к своей мамаше в ледяные чертоги! Нет такой Силы, чтоб один человек устоял перед дружинами двух драккаров!

— Бееееей! — с торжествующим ревом виталийцы ринулись на Митю.

Митя шагнул назад, к оставленным за спиной трупам.

И в яростном вопле сотен глоток потонул тихий-тихий шепот:

— Все, кого я убил, на моей стороне…

Заклубился легкий, полупрозрачный дымок, разлетелся над площадью и отразился от стен домов громовым ревом:

— ВСЕ, КОГО Я УБИЛ, НА МОЕЙ СТОРОНЕ!

Враз пожухшие листья осыпались с деревьев, засыпая площадь. А мертвые тела зашевелились… и начали вставать. Один… Второй… третий… десятый… Рыжебородый с дырой вместо глаза… Старик с разможжённой головой… Оскалившийся в предсмертной ярости ярл… Варяг с отрубленной рукой потянулся за секирой… ткнулся культей в рукоять… и как был, безоружный, ринулся на недавних товарищей. В распахнутой пасти его вырастали кривые желтые клыки, и он с разгону впился ими в лицо первому же виталийцу. Следом, разевая рты в беззвучных криках, хлынули остальные мертвецы. Площадь вскипела новой битвой, битвой, где противников было не различить — одинаковые шлемы, одинаковые кольчуги. Вот только часть из них были мертвы… и убивали тех, кто жив.

Схлынуло все — пьяный угар битвы, наслаждение от пролитой крови, теплые вспышки чужих смертей. Запах смерти больше не кружил голову — она и без того кружилась! Мити было… много! Десятки — нет, сотни рук! Десятки — нет, сотни глаз! Мир кружился, сплошной полосой мелькали нацеленные на него секиры, перекошенные лица, разрубленные, отгрызенные, разнесенные вдребезги головы, вырванные кадыки… В лицо то и дело брызгало кровью — раз… второй… двадцатый… Ноги оскальзывались на вывороченных на мостовую кишках… неудобно-то как, сюда бы дворника, да, дворника… Толпа мертвецов идет убивать, а впереди — дворник с метлой…

Что-то заскрипело, заскрежетало, булыжники мостовой вспучились… из-под них вылез скелет в дворницком фартуке и тоже кинулся на виталийцев. Мертвецы шли. Их рубили — они вставали. Отсекали руки — они грызли зубами. Рубили головы — безголовые тела таранили врагов.

Передний строй живых варягов пал. И поднялся. Четко, по-солдатски, повернулся через левое плечо. И ринулся на еще живых товарищей.

У Мити стала еще больше глаз, рук, ног… Мышцы мучительно дрожали, колени подгибались…

Кто-то из живых дико взвыл, всадил топор меж рогами шлема, прущего на него чудища с перекошенной рожей… и понял… тот, кого он рубит — жив! Был жив. Стал мертв. И кинулся на своего убийцу, глядя в упор пустыми, остановившимися глазами.

Виталийцы не выдержали. Кто-то заорал — и были в этом крике не ярость, а ужас. Кто-то побежал с поля боя, лишаясь чести и надежды на Вальхаллу. Следом ринулись остальные. Прочь, прочь, прочь, теряя по дороге раненных и мертвых, которых теперь они боялись больше, чем живых!

Мертвецы хищно и беззвучно кинулись следом. Двое налетели на убегающего — чудовищные когти срывали пластины «вотананова доспеха», как обдирают панцирь с краба. Миг… и новый мертвец рухнул на мостовую, а его убийцы беззвучными прыжками ринулись вдогонку за живыми…

А этот, новый мертвец, зашевелился, сел… и заворчал, озираясь в поисках добычи…

— Митя, хватит! Остановись, Мораныч! — Урусов с размаху залепил пощечину.

Митя дернулся… мотнул болтающейся, как у тряпичной куклы головой… Чернота медленно вытекала из его глаз, возвращая обычный, карий цвет. Топор вывалился из разжавшейся руки, и… канул, беззвучно, будто провалился в воду. Из второй руки также беззвучно выпало ведро…

— Уй-юй-юй! — Митя взвыл, хватаясь за вспыхнувшую лютой болью голову. Впору подумать, что кто-то из виталийцев подкрался, да всадил ему в затылок топор… но виталийцев нет, а голова продолжает раскалываться! — Я… не Мораныч! — прохрипел он, сдавливая лоб ладонями.

— Оно и видно. — проворчал Урусов, отбрасывая стальной хлыст, и подпирая оседающего на мостовую Митю плечом. Хлыст исчез, будто провалившись в никуда.

Помутневшим взглядом Митя смотрел как плывущий над булыжниками черный легкий дымок вытягивается с площади вслед за ушедшими мертвецами.