На суше и на море. 1962. Выпуск 3

— А это что за мех?

Мех золотистый, короткий, довольно жесткий.

— Нерпа! — Жарок вытаращивает глаза и растопыривает пальцы, изображая морского зверька — нерпу.

Он велит мне скинуть полушубок и набрасывает на плечи голубого песца! Вот тебе и тундра!

…Леночка день и ночь крутится в больнице. Но в десять часов она моет руки особенно тщательно, заменяет свой обычный белый халат туго накрахмаленным, ослепительным и, выйдя в коридор, ждет доктора. Начинается врачебный обход. Иван Алексеевич идет впереди, Леночка с тетрадкой за ним, она записывает каждое его слово. Я стою сзади, держа в руках наструганные Лениным мужем деревянные ложечки для осмотра горла больного. Потом доктор скрывается у себя, а Леночка готовит лекарства, делает уколы, перевязки, возится в лаборатории, часами разговаривает с больными, командует санитарками и поварихой.

Ах, какой бы из нее получился врач! Но медицине заочно не обучают. Для этого надо ехать на материк, шесть лет учиться.

Ее муж — отличный семьянин, они живут мирно, дружно, но способен ли он помочь жене стать врачом? И решится ли она сама? Я с сомнением гляжу на них. А она была бы не просто хорошим врачом, она была бы талантливым врачом! В поселке ее уважают и обращаются за помощью к ней охотнее, чем к доктору. Истинно — одни живут, а другие отживают…

Впрочем, Иван Алексеевич — опытный и умный специалист. Если можно больного положить в больницу, а можно и не класть — он кладет, при наличии, разумеется, свободных коек. «Пусть человек отдохнет, поживет не в чуме, а в человеческих условиях. И потом он охотнее переедет из чума в дом, уверяю вас!»

…И все-таки…

Женщина сидит у ручья и разговаривает с собакой:

— Ах, Лайма, ты ничего не знаешь! Здесь берег, а у пас называется взморье. У пас дюны, и на них растут сосны. Они растут так…

Женщина вскакивает, привстает на цыпочки и широко раскидывает руки.

— Смотрите, какой корабль стал на рейде!

— Мы таких отроду не видели.

Выбегаем на берег и всматриваемся. К берегу идет шлюпка. Из нее вылезают моряки, какие-то женщины, мужчины в штатском и человек в кожаном пальто. Это… представьте, мой знакомый, «мэр» Диксопа, а точнее — председатель Диксоновского райисполкома.

— Вот это встреча! Какими судьбами?

Оказывается, моряки пришли на Диксон. Используя это, предприимчивый «мэр» уговорил командира дать один корабль, чтобы объехать с коллективом самодеятельности «медвежьи углы». Итак, в наш поселок приехали «артисты»!

Надо ли говорить о том, какой успех имел их концерт!

А потом я еду вместе с ними. Не думайте, что в Дудинку! Нет, снова на Диксон… «Мэр» говорит, что на Диксон обязательно придет пароход, а сюда едва ли. Если я останусь, мне придется ждать, пока установятся морозы и самолет сможет сесть в заснеженной тундре…

Прощай, поселок у Широкой Переправы! И хоть не вела к тебе тропинка среди ржи, хорошо, что я побывала здесь. Впрочем, к тебе протянулась тропинка, и даже не одна, а две. На небе одновременно стоят солнце и луна, и две тропинки — золотистая и серебряная — лежат на тусклом свинце Енисея.

…Мы идем не прямо к Диксону. На пути еще концерт в рыбацкой бригаде. Наша шлюпка тыкается в берег в тот самый момент, когда рыбаки вытягивают сети. Моряки и артисты подстраиваются к ним, становясь под бечеву. Вот уже человек тридцать тянут сеть — одинаково загорелые, здоровые, молодые лица. Сети медленно ползут по песку, и вот уже ист берега, есть переливающееся, сверкающее, непрерывно меняющееся живое серебро. Есть ослепительный блеск, стремительное движение, все оттенки серого, голубого, белого и розового, есть богатство, великолепие, сама жизнь! И это не рыба — сиг, окунь, осетр — это Улов. Это — Енисей плюс труд!

Это я так думаю, чувствую, а вслух говорю только одно слово: «Здорово!»

— Нормально! — поправляет меня стоящий рядом высокий мужчина, так же, как и я, любующийся уловом.

А маленькая девочка, что вертится тут же, смотрит не на рыбу, она ее сто раз видела, а на меня.

— Тетечка! — тянет она меня за рукав, — вы вербованная?

О господи!

Мужчина разом оборачивается ко мне и улыбается:

— Это вы гостили в поселке у Широкой Переправы?

— Ну, я…

— А я тамошний председатель колхоза.

— Иван Федорович?!

— Все-таки встретились!

Пока идет концерт, мы с Иваном Федоровичем разговариваем. Разобралась ли я в жизни поселка? А побывала ли в стойбище? Не посоветую ли чего в отношении Красного чума? Поменять заведующего? Где взять хорошего? Учить молодежь? Только не такую, как Майко!

— Кажется, разобрались! — Ивап Федорович крутит головой.

Он жалуется мне, что ездил в Дудинку за стройбригадой, а возвращается один. Дают «холодных сапожников», так-то, как они, мы и сами строить умеем. А нам нужны такие специалисты, чтобы они научили ненцев дома строить, и не как-нибудь, тюх-плюх, а современно… Это политическое дело, кочевой парод научить дом строить! Нс буду ли я в окружкоме? Может, поддержку? Он там оставил послание.

Концерт окончен. Гостей угощают жареной рыбой нынешнего улова. Но разве это рыба? Это нежнейшая, тающая во рту, совсем необычного вкуса пища! Да, это рыба. Енисейский омуль…

— Иван Федорович! — говорю я, уже прощаясь. — Скажите, пожалуйста, кто такие вербованные?

Председатель лукаво смеется, потом лицо его становится серьезным.

— У нас в Сибири с рабочей силой где избыток, где недостача. И вот туда, где не хватает рабочих рук, вербуют людей со всей страны… Это бы, по идее, и неплохо, да беда в том, что попадаются и непутевые. Охотники за длинным рублем, неумехи… Одеваются тоже как попало…

Мы оба смеемся. Вот так-с!

…Шторм все сильнее. Командир решил отстояться. Зашли за остров и встали на якорь. Но — качает! Актеры лежат в каютах и стонут.

Я через силу сижу в кают-компании. Здесь играют в домино. Замполит с сожалением смотрит на свои костяшки: «Ах, я его так любила, так любила, он меня тоже обожал!» — и трах по столу! Ведь не так важно хорошо сыграть, главное громко стукнуть! Линолеумный стол весь в боевых ранениях от этих хлопков.

Между прочим, во время войны в кают-компании помещалась операционная, на этом самом столе оперировали раненых. Об этом напоминают висящие по углам неоновые лампы-юпитеры, ныне бездействующие.

— Вас просят подняться в рубку, — говорит мне появившийся в дверях матрос.

Подымаюсь. В рубке с командиром корабля разговаривает насквозь промокший незнакомый человек.

— Вот спросите товарища писателя, — говорит незнакомец. — Я уверен, он поддержит меня. Потому что знает, как живет здесь парод!

«Товарищ писатель» в недоумении вглядывается в незнакомца. В чем дело? Кто это?

— Да не могу я! — отговаривается командир. — Через два часа как из пушки должны тронуться.

— Через два часа нам не тронуться! Глядите, как шторм разыгрывается! А если и решите тронуться, посигнальте, и я в ту же минуту прерву сеанс и привезу вам ленту.

— Прервешь?

— Что же делать! Прерву. Только вы еще долго отстаиваться будете! Я у вас все кинокартины по одной переберу, вот увидите! Если бы вы только знали, что это для людей значит новую картину поглядеть. Это же — праздник! И я объявлю, что это, мол, морячки нам картину дали!

— Да не льсти ты! — отмахивается командир и обращается ко мне. — Ну, что делать?