На суше и на море. 1962. Выпуск 3
Шрифт:
Для начала он прочел мне лекцию по истории Норильска. Щеглов — Нестор-летописец этого города. Много раз выступал он в газетах и журналах со статьями о Норильске. После я их прочла. Он рассказал мне о землепроходцах XI века — новгородцах, зашедших в эти края в поисках воли и «мягкой рухляди». (Так, во всяком случае, говорится в рукописях XIII века.) Рассказал он и об избах XV–XVI веков, развалины которых до сих пор сохранились по берегам малых рек. О Мессершмидте [12] , давшем одно из первых описаний Севера, где упоминалось о черном камне — угле в районе Норильских Камней. О Великой Северной экспедиции, организованной Петром Великим, об академике Ф. Б. Шмидте [13]
12
Мессершмидт Даниил Готлиб (1685–1735) — исследователь Сибири. По происхождению немец, приглашен Петром I и по его заданию путешествовал по Сибири. Написал отчет об исследовании Сибири в 10 томах, который впервые публикуется сейчас Академией паук ГДР совместно с Академией наук СССР. — Прим. ред.
13
Федор Богданович Шмидт (1832–1908) — академик, русский теолог, палеонтолог, ботаник. — Прим. ред.
Я не стану пересказывать всего, что рассказал мне Сергей Львович. Я просто отошлю интересующихся Норильском к отличной книге, написанной Щегловым в соавторстве с А. Бондаревым, — «Город Норильск» (Красноярск, 1958).
Рассказал мне Щеглов и о себе. Он из тех, кто не по своей воле попал на Север. Студентом исторического факультета он был арестован и выслан в Норильск. Отбыл срок, по не уехал. Поступил учиться на заочное отделение политехнического института, проучился шесть лет, теперь работает инженером. Он давно реабилитирован, по уезжать пока не хочет. Полюбил свою специальность инженера, полюбил работу, да и с Норильском чувствует себя связанным. Когда-то в прошлом Щеглов серьезно подумывал о литературе как о профессии (он дал мне прочесть несколько своих рассказов и статей, и я считаю его способным литератором). Но рассудил иначе — предпочел остаться инженером. Ему виднее… Сейчас Сергей Щеглов активный член литобъединения.
Так мы разговаривали, переходя от общего к личному, и наоборот.
…Многие элементы, входящие в систему Менделеева, есть в Норильске. Здесь находятся месторождения угля, меди, никеля, платины, кобальта и т. п. Сердце Норильска — никелевый завод…
Так рассказывал Щеглов. А показывал мне Норильск Владимир Андреевич Елисеев, работавший в то время заместителем председателя горисполкома, большой мужчина, лет пятидесяти, с крупными чертами лица, очень простой в обращении. Судьба Елисеева сложилась иначе, чем у Щеглова, однако и он прочно связан с Норильском. В 1936 году молодым педагогом он приехал сюда из Горьковской области и стал преподавать. Началась война, Елисеев воевал, а затем вернулся в Норильск. Учил, организовывал школы и семь лет был директором политехникума. Этот техникум только называется так, а на самом деле это учебный комбинат с заочным отделением политехнического института, с десятками всевозможных курсов. Семиэтажному зданию техникума позавидует иной московский институт.
Были мы с Елисеевым на руднике открытых работ. Огромный амфитеатр его наполнен техникой: тут и бурильные агрегаты, и скреперы, и автоматизированная погрузка. И кругом рельсы, рельсы; норильчане избежали узкого места рудников — вместо автотранспорта они используют железные дороги… Длинные цехи флотаций, где совсем не видно людей; в желобах непрерывно движется вспененная, пузырящаяся масса, похожая на вытащенную из Енисея рыбу, на тот самый Улов, только темный, с твердым блеском, ото и есть улов, Улов Металла…
Обо всем этом можно было бы не говорить, рудник есть рудник, флотация есть флотация, их многие видели, в конце концов, они всюду одинаковы, вопрос масштаба. Но — нет! Дело не только в масштабе. Я не могла забыть: кругом во все стороны на сотни километров простирается тундра!
Этот город индустрии, город техники казался занесенным сюда с иной планеты!…Куда бы мы ни приходили, к Елисееву кидались люди — рабочие, техники, инженеры, — называли его «Владимир Андреевич», а он их «Коля, Ваня, Миша».
— Мои ученики, — просто сказал он мне, — все через техникум прошли, кто заочником был, кто на курсах учился.
С ним интересно ходить, сразу видишь город в двух временах: настоящем и прошедшем. Вернее сказать — в недавнем прошлом.
— Сейчас у нас одна из главных задач, — рассказывает Елисеев, — техника безопасности, борьба с травматизмом. Ведь рабочие-то наши в основном молодежь. Учить надо. И беречь. Когда в Норильске остро стал вопрос с рабочей силой, выручила молодежь, комсомол, откликнулись на призыв партии, приехали работать в Заполярье. Как же таких ребят не поберечь? Норильск теперь с полным правом можно назвать молодежным городом. И все-таки… — он перебивает себя. — Еще многое нужно сделать. Вот взять хотя бы эти бараки…
Мы заходим в барак. Длинное строение перегорожено поперек на квартиры. Каждая квартира имеет свой вход, квартира — семья.
— Ненавижу бараки! — говорит Елисеев. — Уж лучше палатки, землянки, те через год сносят, а бараки живучи, как… — он ищет сравнение, — как клопы! Ставят их на время, а они существуют де-ся-ти-летия! Строим дома, строим, а от бараков до конца никак не избавимся! Я бы грандиозный праздник закатил, если бы удалось последний барак разметать!
Видела я в Норильске плавательный бассейн, телецентр (тогда он достраивался, а теперь, мне рассказывали, уже работает, и очень хорошо — отличный подобрался коллектив на телестудии), великолепную городскую библиотеку, спортивные залы в школах, школьные оранжереи. А школа № 2, где я побывала, вся как оранжерея, от лестниц до классов. На перила лестниц подвешены горшки с вьющимися растениями и висят надписи: «Цветы в этом пролете ребят такого-то класса» или «Этот цветок такой-то девочки». Я не говорю уж о том, что это красиво, но и полезно: устраняется бич, видимо, многих школ — по этим перилам не скатишься вниз!
…В магазинах полно товаров, и, покупая яблоки, я невольно вспомнила зеленый лук Дзидры Карловны, выращенный ею на завалинке.
…Наконец-то я снова на «Чкалове»! Я очень рада, и, кажется, «чкаловцы» тоже рады встрече со мной. Они знают, что я плавала и на тральщике, и на «Победе», но как-никак я «ихняя»: начала-то я путешествовать на «Чкалове». Как-то так само собой получилось, что я стала вроде бы членом их коллектива.
Больше всех встрече радуется строгий штурман Иннокентий Васильевич. Его мальчишечье в веснушках лицо оживлено.
— Ну, — то и дело перебивает он мои рассказы, — видите, как хорошо, что вы решились высадиться на берег! А то бы вы ничего этого не увидели!
Я киваю, хотя меня так и подмывает напомнить: «Экзотики захотелось? В чуме собираетесь жить?»
— Вот так и вырабатывается характер! — заключает Иннокентий Васильевич!
— Проявляется, — поправляет его капитан.
— Что?
— Я говорю: не вырабатывается характер, а проявляется! — повторяет капитан.
Иннокентий Васильевич некоторое время думает и соглашается.
На пассажирском судне рядом идут две жизни — жизнь пассажиров и жизнь команды. Они редко смешиваются. Члены команды несут вахту, то есть исполняют свои обязанности совершенно конкретные и в строго определенное время, учатся (особенно на Енисее), живут в служебных помещениях, питаются в своей столовой. У них своя прачечная, свой душ, свой красный уголок, своя библиотека. Курсанты или студенты-практиканты в свободное от вахты время пишут свои курсовые или дипломные работы, которые курируют капитан, штурманы или старший механик; кто-то работает хорошо — его уважают, кто-то работает плохо — его не одобряют. Здесь свои отношения: одни дружат, другие, бывает, и ссорятся; словом, идет нормальная, размеренная жизнь рабочего коллектива.