На своем месте

Последним, кого я посетил, стал штаб-лекарь Труханов. Фёдор Антонович, конечно же, со всем вниманием выслушал мой рассказ о нынешнем состоянии раненой ноги, но от осмотра по всем правилам меня это не избавило. Итоги осмотра Труханова удовлетворили, так что дальше мы беседовали за кофием. За бывшую старшую сестру в госпитале, а теперь дворянку и зачинательницу большого благотворительного проекта Фёдор Антонович от души порадовался, саму идею учреждения женской лечебницы поддержал, выразившись в том смысле, что раз есть медицина военная, отличная от обыкновенной, то и медицина женская с её специфическими особенностями должна быть, а также добавил, что Усть-Невскому такая женская лечебница тоже не помешала бы.

Я ещё раз встретился со старшим исправником Горюшиным и получил от него листок бумаги с именем и адресом человека, что перевёл деньги из Москвы в Усть-Невский на имя Ивана Ивановича Иванова. Ни имя, ни адрес ничего мне не говорили, но у меня же есть возможность навести справки, так что Дмитрия Ивановича мне оставалось лишь сердечно поблагодарить. Ещё я купил большую и цветастую персидскую шаль, каковую вручил Наташе Кошкиной в обмен на мелкого хищника, и, тепло попрощавшись с Дикушкиными, отбыл в Москву. В общем, поездка в Усть-Невский мне явно удалась.

[1]См. роман «Доброе дело»

[2] См. роман «Царская служба»

[3] Народный обычай — хранить памятные вещи рядом с иконами

[4] Водка крепостью 25 градусов, распространённый в простонародье алкогольный напиток

Глава 13 Дела домашние и не только

— Калмыков Прокофий Данилович, — прочитал вслух Шаболдин на листке, что я ему подал. — Доходный дом Нифонтова, нумер третий по Лубянскому проезду, квартира десятая.

— Именно так, Борис Григорьевич, — подтвердил я. — Мне бы про этого человечка узнать всё, что можно, и хотя бы половину того, чего нельзя.

— Позволите спросить, зачем? — моей шутке пристав, конечно, весело посмеялся, но тут же и вернулся к серьёзному настрою.

— Он дал «Иван Иванычу» деньги на глушитель охранных артефактов, — объяснил я.

— Раскопали, — точно опознать чувство, с каковым Шаболдин принял новость, я не сумел.

— Раскопал, — признал я со сдержанной гордостью.

Мы с приставом сидели у меня в кабинете с красным вином, пригласил я Бориса Григорьевича к себе после службы. Ну а что, не в управе же у него об этом говорить?

— Стало быть, не смирились, Алексей Филиппович? — кажется, приставу такой поворот всё-таки понравился.

— Не смирился, Борис Григорьевич, не смирился, — я согласно кивнул.

— Разузнаю, — с хищной усмешкой Шаболдин спрятал листок в карман. — Обязательно всё разузнаю, даже не сомневайтесь, Алексей Филиппович. И что можно разузнаю, и что нельзя, — он ещё раз усмехнулся. — Жаль, служебным порядком я тут не могу ничего сделать…

Что ж, всё ожидаемо. Для Шаболдина моя просьба стала возможностью хоть как-то поквитаться с людьми князя Свирского за полученный от них щелчок по носу, не столь болезненный, сколь унизительный. Для меня, чего уж скромничать, тоже, но сейчас у нас тот редкий случай, когда я тут даже побольше сделать смогу, нежели Борис Григорьевич. Я пока и представления не имел, как можно будет использовать сведения, что разыщет для меня пристав, да и что это будут за сведения, тоже, но розыск — дело такое, где никакие знания лишними не бывают. А значит, пусть тех самых знаний станет побольше.

…Дела мои по возвращении из Усть-Невского снова пошли по накатанной дорожке — я старательно переводил Левенгаупта, мотался на завод, не забывал отцовский дом, время от времени заезжал к дяде Андрею и тестю. Тесть, впрочем, на днях отбыл на Кубань, где завёл небольшие посадки купленных у маньчжур чайных кустов во исполнение царского приговора. [1] О товарном чаеводстве никакой речи пока и близко не шло, но Дмитрий Сергеевич смотрел в будущее уверенно. Васильковы зависли с проектом женской лечебницы, и собирать обсуждение с участием их высочеств смысла до окончания их работы не было.

Освоился в доме привезённый из Усть-Невского котейка. Наташа Кошкина не обманула — Барсик оказался зверёчком до крайности сообразительным. Начал он, естественно, с обследования нового местожительства, и первым делом отправился на кухню, откуда был с позором изгнан тамошними живыми мышеловками Муркой и Муськой. Досадная неудача Барсика не обескуражила, и он наладил добрые отношения с Варенькой — как-то очень быстро выяснилось, что Андрюша засыпает скорее и спит крепче, если в кроватку к нему укладывается тёплый и убаюкивающий своим мурчанием котейка. А уж если зверушка вдруг ни с того, ни с сего из кроватки выскакивает, да ещё и с недовольным мявом, это верный сигнал — Андрюшеньке пора менять пелёнки. Естественно, столь ценный помощник в заботе о маленьком бояриче был незамедлительно принят на довольствие, каковое получал в изрядном количестве, надлежащем качестве, с неизменным добавлением добрых слов и с доставкой — еду ему Варины служанки носили с кухни.

Ещё одним любимым местом Барсика стала наша спальня. Поскольку дверь в спальню мы с Варей имели вполне понятную привычку держать закрытою, пришлось распорядиться прорезать в её низу отверстие, чтобы котейка не заставлял своим жалобным мяуканьем вставать с кровати и впускать его. Сообразительность свою Барсик проявлял ещё и в том, что в спальню к нам приходил только когда мы уже спали, или я спал один, если Варварушка засиживалась ночью с Андрюшенькой. Такой вот тактичный и деликатный жилец, да.

Подружился Барсик и с Оленькой, и с Дементием Силаевым, вот и вышло, что хоть и потерпел мелкий поражение в битве за кухню, господские помещения в доме перешли под его полный контроль. Однако в столь юном возрасте котишка показал себя не только неплохим стратегом, но и искушённым политиком, быстро разобравшись, кто в доме главный, и выказывая мне всяческое почтение, особенно при других людях. Но вот Варю, Оленьку и Дементия он явно считал себе ровней, а всех прочих ставил, похоже, ниже себя. Ну, у котов-то такое поведение сплошь и рядом встречается, а у Барсика оно вообще наследственное, так что ничего удивительного я в попытках зверёчка занять высокое место в домовой иерархии не увидел. А вот что меня удивило, так это хитроумие, каковое он при том проявлял. Мы с Варенькой, например, не могли нарадоваться, что обои и мягкую мебель он не драл, но… Но это ровно до того дня, когда узнали, что столь воспитанно котейка вёл себя исключительно в спальне, детской, покоях Варварушки и комнате Оленьки, а вот у Дементия и Вариных служанок подрать коврики и кровати очень даже любил и умел. Вот откуда, спрашивается, в маленькой меховой головушке столько сообразительности?

Но, что называется, не котиком единым, хватало у меня и других забот. Я, помнится, говорил как-то, что Оленька, когда я договорился с родителями относительно её проживания у меня, приняла перемену места жительства без ожидавшегося мною восторга? Говорил, да. Названая моя сестрица, ясное дело, поступила как велели старшие, и Варваре в работе над гимнастическим самоучителем всячески помогала, однако же что я, что Варенька постоянно чувствовали в Оленьке какую-то непонятную зажатость. Поначалу я полагал, что связано это с взрослением сестрицы, ей всё-таки четырнадцать уже, потому и спихнул попытки разобраться с непонятным поведением Оленьки на супругу, но, как вскоре выяснилось, ошибся…