На той неделе: купить сапоги, спасти страну, выйти замуж
Шрифт:
К сожалению, ни я, ни сестра не обладаем музыкальным слухом, и попытки родителей обучить нас играть на пианино удачей не завершились. Ленка, впрочем, научилась потом играть на гитаре, а в моем образовании в области музыки так и остался пробел.
Прапрадедушкин портрет в тяжелой золоченой раме висит над пианино. Прапрадедушка на нем солиден и суров. Однажды он вместе с рамой свалился со стены, чуть не попав мне по голове, – я как раз сидела у пианино, извлекая из него звуки. Возможно, именно эти звуки и не понравились прапрадедушке, я еле-еле успела отскочить. Расколовшаяся рама была впоследствии заклеена, портрет водворен обратно на стену, и больше такого с ним не случалось. Правда, и я с тех пор прикасалась к пианино с легкой опаской.
Другая комната в квартире
В нашей комнате кроме двух кроватей, двух письменных столов и книжных полок, составленных одна на другую, еще живет Шкаф. И какой Шкаф! Темного дерева, трехстворчатый, зеркальный, он занимает почти всю стену. Шкаф этот, при всей его красе, в отличие от прочей мебели, доставшейся от прабабушки, был куплен родителями в комиссионке. Пятеро здоровенных грузчиков еле-еле втащили его на наш четвертый этаж без лифта, а вытащить его отсюда, по маминому мнению, будет вообще невозможно. К счастью, такая идея даже в голову никому не может прийти, настолько он тут на месте. В его зеркалах отражается вся комната, от этого она кажется очень большой и загадочной. Когда я, будучи ребенком, а потом подростком, жила здесь, мне все время хотелось попасть в ту, зеркальную, половину, я постоянно видела рядом с собой свое отражение и привыкла общаться и разговаривать с ним. Я до сих пор часто разговариваю сама с собой и живу в нереальном мире. Возможно, это у меня раздвоение личности, зато всегда есть интересный собеседник. И, кроме шуток, лучше уж общаться сама с собой, чем сидеть в одиночестве.
Мама из кухни зовет ужинать. Стол уже накрыт, я залезаю в угол, к окну. Вообще-то это папино место, но оно самое удобное, а когда отца нет, можно и мне посидеть. За ужином всегда бывает весело, мы разговариваем, подшучиваем друг над дружкой, часто смеемся. Как хорошо было жить дома маленькой девочкой, а нам с Костькой сейчас еще ехать через весь город с двумя пересадками в пустую квартиру.
Ехать-то, кстати, уже надо бы, времени много, пока доедем, ребенку спать пора будет. Я быстро допиваю чай, Костька свой давно выпил, и иду собираться.
Одев Костьку, уже в прихожей прошу у мамы дать чего-нибудь почитать на дорогу, в метро сейчас народу мало, можно будет сесть, а ехать долго. Мама, быстро оглядев комнату, дает мне небольшую книжечку со словами:
– Вот, почитай, очень хорошая книжка, ты быстро читаешь, а то нам самим дали почитать ненадолго.
Бросаю взгляд: название – «Неделя как неделя» – ничего не говорит, сама книжка издана во Франции, ясно – тамиздат, значит. Сую в сумку, прощаюсь с мамой, кричу Ленке: «Пока!» – и мы выходим.
На улице опять начинает подмораживать, но под ногами еще чавкает слякоть. Держа Костьку за руку, осторожно пробираюсь к остановке. Вдруг за поворотом замечаю огоньки подъезжающего автобуса, хватаю малыша под мышку и припускаюсь бегом, уже не разбирая дороги. К остановке мы с автобусом прибываем одновременно. Запихиваю ребенка, залезаю сама, поехали.
В метро мы садимся в уголок, Костька требует выдать ему машинку и, получив, начинает катать по коленке, углубившись в это занятие целиком. Решив, что тоже могу отвлечься, достаю мамину книжку, открываю...
В результате мы чуть не проехали свою пересадку. Больше в метро мне почитать не удается, по кольцевой нам ехать совсем немного, а на нашей линии почему-то оказалось столько народа в вагоне, что удалось усадить только Костьку, и то пришлось для этого смотреть на одного мужика долго и выразительно.
Странное дело – в транспорте и на улице какую-то помощь, если она нужна, можно получить только от женщин. Сколько раз мне приходилось таскать по лестницам тяжеленную коляску с ребенком, хоть бы раз какой мужик предложил помочь. Женщины – те, да, помогают,
а вот мужчины – никогда, только если попросишь, и то не каждый соглашается. Место уступить – то же самое. Ладно, допустим, беременную женщину, они, может, в толпе не отличают, но ребенка-то на руках (а в транспорте я всегда беру Костьку на руки, иначе затолкают) нельзя не заметить. И этот-то, что сейчас Костьке место уступил, бедняга, просто случайно встретился со мной глазами, а то я с ребенком так и стояла бы всю дорогу.Квартира встречает нас темнотой, бурной собачьей радостью и каким-то подозрительным холодом. Что-то тут не так, мы ведь только с улицы, а все равно холод чувствуется. Снимаю сапоги, вхожу в комнату, даже не зажигая света, дотрагиваюсь до батареи... Точно. Худшие подозрения оправдываются, так и есть, опять отопление отключили. Господи, ну что же это такое, оно когда и работает-то, в квартире не жарко, двадцати градусов нет, хотя зима еще не начиналась, а его еще и отключают чуть не раз в неделю. Я уж и окна все заклеила, даже форточки, да разве этим поможешь...
И что мне теперь, интересно, делать? Везти Костьку куда-нибудь уже поздно, да и потом – куда? Не тащиться же обратно к родителям через всю Москву. А класть его спать в холодной квартире, так он, пожалуй, простудится, он по ночам часто раскрывается...
Поразмыслив, решаю бороться со стихийным бедствием своими силами, собственно, выхода все равно нет. Снимаю с Костьки сапоги и комбинезон, тут же надеваю ему дополнительный свитер, раздеваюсь сама и достаю из-за шкафа рефлектор. Включаю, он постепенно разогревается, может, если оставить на всю ночь, то ничего... Интересно, надолго это безобразие? Чтобы отключили на ночь – такого еще не было, а завтра к тому же выходные начинаются. Если утром не включат, придется возвращаться к маме, не оставлять же малыша в таком холоде.
Стелю Костьке постель, кладу сверху два дополнительных пледа, вешаю самую теплую пижамку на стуле около рефлектора, чтобы прогрелась. Ставлю на кухне чайник, сейчас попьем чайку, тоже неплохой способ согреться, да и собаке надо овсянку заварить.
После чая быстро-быстро раздеваю Костьку, натягиваю на него пижамку, укутываю и подтыкаю одеяло со всех сторон. Усталый малыш засыпает почти сразу, я целую его и выхожу из комнаты, прикрывая за собой дверь.
Собачья еда еще не остыла, животное сидит в кухне, не отводя молитвенного взгляда от дымящейся миски, и даже на предложение погулять соглашается с трудом. Все-таки мы выходим, но собака не расположена к долгой прогулке, да и я, если честно, тоже. Нам хватает на весь процесс пяти минут, а, возвращаясь, я обнаруживаю на двери подъезда полуоторванное объявление о том, что в связи с тра-та-та отопление тра-та-та будет отключено до субботы, до десяти часов утра. Тра-та-та! Ну, если не обманут, сволочи, то хоть надежда на нормальную жизнь появилась.
Вернувшись, заглядываю к Костьке – спит, совсем не раскрылся, и в комнате, в общем, не очень холодно. Ставлю рефлектор на минимум, этого хватит, и иду к себе. Сейчас заберусь в постель, буду дальше книжку читать. Действительно, замечательная книжка, это про мою маму, то есть не про собственно маму, а про обычную жизнь таких же, как она, женщин ее возраста и социального положения, научно-технических, то есть, работников. Время действия в книжке, как я поняла, относится к самому началу семидесятых годов, я тогда была совсем маленькой, но то, что я помню, нарисовано с такой точностью, как будто автор – тоже, кстати, женщина – описывает нашу именно жизнь. Жизнь вырисовывается довольно тошная, но пишет она про это так непосредственно, ни на что не жалуясь, что от этого еще страшнее.
Господи, бедная мама, бедные все, ведь всю жизнь только так, и чем дальше, тем все хуже. У них тогда хоть с едой проблем не было.
Книжку я проглатываю разом, не могу заставить себя оторваться, хоть и понимаю, что завтра утром пощады мне не будет – дети и собаки разбудят, как миленькие, они выходных не признают.
Дочитав до конца, гашу свет, зову собаку к себе, жалко ее там, на холодном полу, сворачиваюсь клубком, стараясь согреть вечно мерзнущие ноги, и закрываю глаза. Сплю.