На углу, у Патриарших...

— Наш хозяин предупреждал: неприкормленный, мол, милиционер! — продолжала зеленоглазка, с показной наивностью хлопая длиннющими ресницами.

— Неприкормленный — это хорошо или плохо? — строго поинтересовался Никольский. Впрочем, строгость его была такой же наигранной, как и наивность зеленоглазки.

— Вообще-то хорошо, — улыбнулась девушка. — Но для беспатентной торговли — плохо.

Для режиссера разговор без его участия был неприемлем! Он сперва поерзал на своей табуретке, потом пару раз кашлянул и наконец вмешался:

— Сережа, перерыв у нас — десять минут! Коротко, исчерпывающе, ярко отвечай: что тебе от нас надо?

— Да уж не знаю, как и начать… — помялся Никольский и опять перевел взгляд на девицу.

— Он в нашем классе отличником был, — сказал Адам Горский и добавил объективности ради: — А я троечником. Вот так-то жизнь складывается, Анюта.

Анюта смотрела на Никольского и непонятно улыбалась.

— Анюта, значит. Очень приятно, — Сергей слегка поклонился. — А вы, простите, только в античной классике играете?

— Обижаете, — нарочито серьезно ответила Анюта и тут же вызывающе улыбнулась: — Я все могу. И даже Элизу Дулитл.

— А Настю можете? — быстро спросил Никольский.

— Какую Настю? — удивилась Анюта.

— Из пьесы Максима Горького «На дне»…

Беляков стоял у окна и привычно разглядывал улицу.

— Разрешите? — вежливо дал знать о себе вошедший Никольский.

Беляков обернулся, придал лицу надлежащую строгость, спросил:

— Ты где шляешься?

— В театре был, — невинно сообщил Никольский. — На репетиции.

Беляков посопел в размышлении: спрашивать или не спрашивать о цели столь необычного визита? Счел, что это ниже его достоинства, и совсем уже строго приступил к делу:

— Прочитал я твои бумажки, хоть в одном повезло: слава Богу, что не наши. Оформляй чин чином материалы в Управление. Пусть там с этими говнюками… разбираются.

— А сутенер Константин Кузьмин?! — возмутился Сергей.

— Что Константин Кузьмин, что Константин Кузьмин?! — разъярился вдруг Беляков. — Занимайся им, если хочешь!

— Хочу, да вряд ли смогу. Руки коротки, — Никольский прошел наконец к столу и уселся в кресло, вынудив Белякова тоже сесть на рабочее место.

Подполковник с неприкрытой тоской посмотрел на своего начальника угрозыска.

— Ну что ты на меня давишь? — спросил он чуть ли не жалобно.

— Разве я давлю? — притворно удивился Никольский.

— Давишь, давишь, — вскричал Беляков горячо. — И ежу понятно, что если разделим дело, твой Кузьмин со своими проститутками уйдет в отказку, и без тех ментов ты хрен чего докажешь!

— Умно рассуждаете, Виталий Петрович, — похвалил начальника подчиненный.

— Иногда надоедает дураком прикидываться, — признался Беляков.

— А зачем вообще прикидываться? — полюбопытствовал Сергей.

Это действительно проходило как-то мимо его разумения. Тем более что знал Никольский: Беляков — далеко не дурак.

— Ой, дорогой, недопонимаешь! — будто бы даже засуетился подполковник. — Этим только и держусь много лет. Подчиненный дурак для начальника — маслом по сердцу: смотрит на дурака и думает: ну до чего же я умный, и покажу я тебе, долдон, как надо работать! И работает не за страх, а за совесть, доказывая свое превосходство и себе, и мне. Вот так и живу, Сережа: сверху не капает, а снизу греет.

— По-моему вы, Виталий Петрович, излишне откровенны со мной, — покачал головой Никольский.

— В самый раз, — Беляков встал, опять подошел к окну, сказал не оборачиваясь: — Я сегодня рапорт подал.

— Уходите? Окончательно решили? — уточнил Сергей.

— Окончательно… — вздохнул подполковник.

— Так чего же вы тогда боитесь до конца дело с этими подонками раскрутить?! — азартно воскликнул майор.

— Не за себя боюсь… — Беляков снова вздохнул. — За тебя. В большую заваруху можешь попасть, уж поверь мне…

— Поверил, но все-таки давайте не будем передавать дело, — настоятельно попросил Никольский. Очень он боялся, что в Управлении дело нарочно развалят, и сволочи в погонах отделаются легким испугом. Честь мундира, будь она неладна… А ведь бандит в милицейском мундире куда опаснее обычного блатняка, поскольку мнит себя неприкасаемым. Наказать такого — дело чести любого настоящего мента, считал Никольский.

— Накопал что-то? — спросил майора Беляков, заинтересовавшись наконец упорством подчиненного.

— Нет еще… — сожалеюще произнес Сергей. — Но нашел, где можно копать! — с энтузиазмом добавил он.

На сценической площадке уютного ресторана под лирическим названием «Москва майская» кипела жизнь. Здесь выступал в сопровождении небольшого оркестрика, подыгрывая себе на ностальгическом аккордеоне, изящный, непонятного возраста певец. Он исполнял неувядающий хит прежних лет:

— Когда простым и нежным взором.

Ласкаешь ты меня, мой друг,

Необычайным цветным узором

Земля и небо вспыхивают вдруг…

Аккордеон издал рыдающий финальный звук, и певец склонил в ожидании голову. Он, вероятно, был фокусником, потому что в то же мгновение неизвестно откуда зазвучали куранты, выводившие песню «Москва майская»: «Утро красит нежным светом…» Певец — звали его Виктором — поднял голову, обаятельно улыбнулся и объявил:

— Дорогие гости, небольшой перерыв.

Вместе с оркестрантами он прошел за кулисы. У входа в закуток остановился и сказал пианисту:

— Оскарчик, я отвалю минут на двадцать. Если малость задержусь, сбацайте что-нибудь без меня, а?

— О чем речь, Витя! — заверил его пианист.

…За столом, покрытым клеенкой, на кухне, обставленной случайной мебелью, сидел Никольский. Певец Витя стоял перед ним.

— Ну? — требовательно и односложно спросил Никольский.

— Пить хочется, нет сил… — Виктор не спешил выкладывать имевшуюся у него информацию: он знал себе цену.

— В холодильнике посмотри, — буркнул Сергей недовольно.