На войне и в плену. Воспоминания немецкого солдата. 1937—1950

Из этого состояния меня вывело ужасное понимание того, что мы горим. Я огляделся, чтобы попытаться оценить ущерб и шансы на спасение, и обнаружил, что русский снаряд убил двоих моих подчиненных. Окровавленные, они скорчились в углу. А мы, оставшиеся в живых, быстро выскочили наружу, а затем через люк выволокли тела наших товарищей, чтобы те не сгорели.

Не обращая внимания на плотный огонь пехоты противника, мы оттащили наших мертвых сослуживцев от пылающего танка для того, чтобы в случае, если поле боя останется за нами, достойно похоронить их. В любую минуту могли взорваться боеприпасы внутри горящего танка. Мы нырнули в укрытие и ждали, когда земля содрогнется от мощного взрыва, который поднимет в воздух куски раскаленного металла и известит нас о том, что нашего танка больше нет.

Но взрыва не последовало, и, подождав еще немного, мы воспользовались временным затишьем вражеского огня и поспешили назад, к своим. На этот раз все шли повесив голову, настроение было скверным. Двое из пятерых членов экипажа были мертвы, а танк по непонятным причинам не взорвался. А это значило, что боеприпасы и, возможно, пушка попадут неповрежденными в руки врага. Погруженные в уныние, мы пробрели три или четыре километра обратно в расположение, выкуривая одну сигарету за другой, чтобы успокоить нервы. После взрыва вражеского снаряда все мы были забрызганы кровью. У меня на лице и в руках застряли осколки, а от глубокого осколочного ранения в грудь меня чудесным образом защитил мой идентификационный жетон. У меня до сих пор осталась небольшая вмятина в том месте, где этот жетон, толщиной примерно с крупную монету, вошел мне в грудину. То, что этот небольшой жетон помог мне сохранить жизнь, лишний раз укрепило мою уверенность в том, что мне суждено пережить эту войну.

В расположении взвода уже успели доложить об остальных потерях. Два экипажа танков полностью погибли, а сам командир взвода был тяжело ранен. Но он все еще был на месте, и я успел с горечью доложить ему о наших злоключениях в тот несчастный для нас день, пока не прибыла санитарная машина и его не увезли в госпиталь.

Позже в тот же день меня вызвали в штаб дивизии, где я и двое уцелевших товарищей из моего экипажа получили Железные кресты 1-го класса. А еще через несколько дней мне вручили обещанную за первый успешный бой медаль за уничтожение танков противника. Еще через три недели я получил знак за участие в ближнем бою, который, когда я оказался в руках русских солдат, стал причиной того, что я получил новые ранения. (Очевидно, это был знак «Общий штурмовой» (Allgemeines Sturmabzeichen), учрежденный 1 января 1940 г., в частности, им награждались военнослужащие, уничтожившие не менее восьми единиц вражеской бронетехники. — Ред.)

Победные почести после сражения! Я был горд, но не особенно весел. Слава становится ярче с течением времени, а самые громкие битвы давно уже произошли.

Глава 4 ЖЕСТОКОСТЬ

Рассказы о том, как вела себя немецкая армия на оккупированных территориях, можно смело назвать хроникой бесчестия. И несмотря на любовь к своему народу и своей армии, я говорю это открыто как живой очевидец тех событий.

Непривычно суровый климат, ставший причиной душевных страданий солдат частей, направленных на Восток, был лишь небольшим неудобством по сравнению с многими другими, которые сыпались как из рога изобилия. И многие из этих бедствий мы навлекли на свою голову сами. В армии слишком много таких, кто думает только о возможности пограбить и захватить добычу. Они отнимали последние пожитки у тех, чья жизнь и так была постоянной борьбой за существование, а война сделала эту борьбу почти безнадежной. Имущество и домашний скот, свиньи, овцы и коровы всегда были легкой добычей для мародера. То же самое можно сказать о валенках, теплых пальто и белье.

В основном именно этим и было вызвано то, что партизанская борьба с каждым днем становилась все более ожесточенной. Эти банды жили в лесах, а иногда даже в деревнях. Насколько я могу судить, мужчины русских деревень были вынуждены присоединяться к партизанским отрядам, и происходило это по вине немецкой армии! Ведь жилье русских занимали немецкие солдаты, а бывшим хозяевам было приказано прислуживать непрошеным гостям. Одно злое слово или другой признак неповиновения — и человека могли выгнать из собственного дома или даже просто объявить партизаном. В последнем случае его могли пристрелить на месте или отправить в тюрьму, где рано или поздно беднягу ждала жуткая жестокая казнь.

И несмотря на то что так вели себя только отдельные немецкие солдаты и некоторые подразделения, их жестокость имела самые серьезные последствия для всех. Когда многих русских, этих Иванов, Петров и Сидоров, подвергали пыткам, а потом казнили как партизан даже за самые легкие формы протеста против нежеланных пришельцев, захвативших их пусть убогие, но принадлежащие им жилища, разве удивительно, что вся зона оккупации была охвачена ненавистью к нам?

В тюрьмах у людей практически не было шансов выжить. По русской традиции друзьям и родственникам разрешается передавать заключенным еду, но оккупационные власти запретили это с вполне предсказуемым результатом. Несмотря на непритязательность русских и их необычную живучесть, этот запрет нес всем заключенным голодную смерть.

Достаточно прикинуть, сколько человеку нужно еды, чтобы не умереть с голоду, и сравнить эти цифры с тем, что обычно составляло рацион узников тюрем: миска жидкого капустного супа два раза в день, а также менее полукилограмма хлеба один раз в день. Кроме того, на завтрак выдавали кипяток. Но и такой рацион предназначался далеко не всем заключенным. Пресловутая система нормирования сортировала людей по категориям точно так же, как и тех, кто якобы оставался «на свободе». Полный паек получали лишь при условии полного выполнения нормы работ. Но хуже было то, что к работе допускались только «привилегированные» заключенные, проще говоря, обычные уголовники. Только у них была возможность выполнять эти нормы. Партизаны и лица, подозреваемые в любой деятельности, направленной против властей, не выводились на работы. Соответственно, для них становилось невозможным получать полные пайки.

В период, который последовал за временем стремительного наступления и жарких схваток с противником, который я уже описывал, меня несколько раз отправляли в тыл, где я мог собственными глазами видеть то, что происходило на оккупированных Германией территориях советской Украины и Польши.

Сразу же после последнего боя полковые санитары перевязали мне раны, которые оказались легкими. Но через несколько дней меня и оставшихся в живых членов моего экипажа направили на неделю в дивизионный центр для выздоравливающих. Там мы действительно получили возможность отдохнуть от наших прошлых бед, тем более что обращались с нами как с лицами королевской крови. Не нужно было быть постоянно настороже, ловить на себе угрюмые взгляды местных жителей. Мы были среди друзей, и та теплая атмосфера сама была лучшим лекарством для наших душ.

Несмотря на прекрасное отношение к нам всего персонала, мне хотелось бы отдельно отметить одного из них. Речь идет о хирурге, который был родом из Мюнхена. Очень часто этому человеку приходилось работать без всякого отдыха день и ночь, но и тогда он никогда не забывал о том, что это учреждение представляло собой центр отдыха для нас и нужно было обеспечить, чтобы мы провели там время как можно лучше. Он никогда не козырял своим званием, как делали многие, всегда с удовольствием участвовал вместе с нами во всех увеселительных мероприятиях, и каждый из нас считал доктора своим другом.

Следует рассказать о тех совместно проведенных с доктором вечерах более подробно. Мне особенно запомнился один из них, который состоялся ближе к концу недели отдыха, когда раны меня уже не беспокоили. Мы играли в карты, пили вино, что было настоящей роскошью в те времена, затевали шутливую возню и состязания по борьбе в каждом уголке комнаты, радуясь, как дети, которым разрешили отправиться спать попозже. По возвращении из центра каждый из нас искренне желал этому человеку благополучного возвращения домой, но позже, когда в войне произошел резкий поворот и нам пришлось оставлять свои позиции, я слышал, что доктора застрелили, когда он, как обычно, оперировал очередного раненого. Возможно, судьба сжалилась над этим человеком, решив, что он слишком хорош и ему не стоит переживать горькие минуты поражений и позора.

Мы вернулись к себе в часть, и снова началось время нервного напряжения и опасностей. Обстановка была настолько критической, что наши отпуска домой, которых мы с таким нетерпением ждали, отменили. Прошло несколько месяцев, когда мне снова позволили отлучиться с передовой, на этот раз за запчастями. Мне снова довелось побывать в Дубно, приграничном с Польшей городке на Западной Украине. Здесь мне, к счастью, удалось избежать того, чтобы стать свидетелем еще одного отвратительного и страшного события, но я готов поручиться, что оно на самом деле произошло, в чем готов поклясться.