На языке улиц. Рассказы о петербургской фразеологии

В начале XVIII века район от Мойки в сторону современной Дворцовой площади, где находилась финская слобода, называли «Финскими шхерами». Проживали финны и на Выборгской стороне. Авторитет трудолюбивых и добросовестных финских крестьян в Петербурге был настолько высоким, что среди русских молочниц сложилась языковая традиция произносить «молоко», «масло», «сливки» на финский манер, с подчеркнутым акцентом, демонстрируя тем самым высокое качество своего товара. А привычный для Петербурга XIX века образ девушки-молочницы с Охты был запечатлен Пушкиным в «Евгении Онегине»: «С кувшином охтенка спешит, / Под ней снег утренний хрустит».

Молочница-финка, фото 1860-х гг.

Кроме молока и молочных продуктов, финские крестьяне снабжали постоянно растущее население столицы и другими товарами. Постепенно складывался так называемый «Финский пояс Петербурга», обитатели которого, или «Пригородные чухны», как их называли в обиходной речи, долгое время довольно успешно справлялись с этой задачей.

Финские крестьяне были постоянными и непременными участниками всех, особенно зимних, народных гуляний. Тысячи извозчиков наезжали в Петербург на две короткие масленичные недели со своими легкими расписными, празднично украшенными санками, которые, как и их возниц, петербургские обыватели называли «Вейками» — от финского слова «veikko», что в переводе означает «друг», «товарищ», «брат». Считалось, что не прокатиться на масленице, как тогда говорили, «На чухне», все равно, что и самой масленицы не видеть. Это было красиво и весело. А главное — дешево. Дешевле, чем у русских ямщиков. Плата за проезд в любой конец города составляла тридцать копеек. Широкой известностью пользовалась в Петербурге поговорка финских легковых извозчиков, которую, имитируя финский выговор, любили повторять горожане: «Хоть Шпалерная, хоть Галерная — все равно рицать копеек».

«Вейки» в Петербурге были любимыми персонажами городского фольклора. До сих пор от старых людей можно услышать: «Расфуфырился, как вейка», «Вырядился, как вейка». Их называли «Желтоглазыми», или «Желтоглазыми гужеедами», чаще всего не понимая этого насмешливого, а порой и бранного прозвища. На самом деле оно появилось еще в первой половине XVIII века. В 1735 году был издан указ, обязывающий всех петербургских извозчиков красить свои экипажи в желтый цвет.

О финнах ходили добродушные анекдоты. Приехал чухна на Пасху в Петербург и по совету русских приятелей пошел в церковь. «Ну как, — спросили его приятели, когда тот вернулся, — понравилось?» — «Понравилось-то, понравилось, только вот ничего не понял». — «?!» — «Выходит поп и кричит: „Крестовский остров“, а толпа ему хором отвечает: „Васильевский остров“». Русские хохочут над простодушным финном, которому в восклицаниях: «Христос воскрес!» — «Воистину воскрес!» слышатся названия островов. Финн не понимает, но тоже смеется.

До сих пор в Петербурге бытует ругательство: «Чухна парголовская». Впрочем, скорее всего оно имеет не национальный, а территориальный характер, по типу: «Шпана лиговская». Хотя не исключено, что этимология ругательства иная. В арсенале городского фольклора имеются самые неожиданные варианты ругани: от пренебрежительного «Чухна» и раздражительного «Сатана-Пергана» до оскорбительного «Вейки — от х… шейки».

Впрочем, ни враждой, ни ненавистью, ни антагонизмом это не назовешь. Те же русские известную поговорку: «Поскребите любого русского — и вы обнаружите татарина» с легкостью готовы были изменить в пользу финнов. Вариант: «Поскреби любого русского — и обнаружишь чухонца» находил подтверждение в многовековом соседстве славянских и финно-угорских племен, некогда совместно проживавших на территории Восточно-Европейской равнины. Поиски общих корней иногда приводят к неожиданным результатам. Петербургские финны утверждают, что пословица «Почем фунт лиха?» этимологически восходит к финскому слову «liha», что означает обыкновенное «мясо», которое окрестные финны в избытке завозили на питерские рынки и фунтами продавали горожанам. Видимо, фунт мяса стоил не так дешево, если в фольклоре «liho» могло трансформироваться в «беду» или «несчастье».

Пригласить на Черную речку

Рек и речушек с таким названием в Петербурге было несколько, но в городской фольклор попала только одна. Именно на ее заснеженном берегу в морозном январе 1837 года произошла трагическая дуэль, унесшая жизнь величайшего поэта России Александра Сергеевича Пушкина. С тех пор выражение «Пригласить на Черную речку» стало не только эвфемизмом прямого вызова на боевой поединок для разрешения какого-либо, чаще нравственного, спора, но и метафорой, означающей требование немедленных объяснений по поводу неблаговидного поступка или даже обыкновенной непорядочности.

Дуэли как общественное явление впервые появились в России только в начале XVIII века. По мнению некоторых историков, этот рыцарский западноевропейский обычай принесли с собой иноземные офицеры, во множестве служившие в русской армии, да русские дворяне, обучавшиеся за границей. Но почва для этого была хорошо подготовлена петровскими реформами, и в первую очередь реформой армии. Беззаветную службу государству, которая предполагала абсолютное внешнее подчинение державным интересам, должна была хоть как-то уравновешивать возможность личной защиты собственного человеческого достоинства. Свидетельством такого своеобразного раскрепощения и стало право дворянина на дуэль. Такое право давалось нелегко. Оно завоевывалось ценой ареста, разжалования в солдаты, потери здоровья, а порой и ценой собственной жизни.

Насколько этически высоким был неписаный дуэльный кодекс, можно судить по легенде, согласно которой перед дуэлью Дантес ради спасения жизни надел под мундир кольчугу. На самом деле обычаи и нравы первой половины XIX века, кодекс офицерской чести, дворянский этикет, позор разоблачения, страх быть подвергнутым остракизму и изгнанным из приличного общества исключал всякое мошенничество и плутовство в дуэльных делах. Правила дуэли соблюдались исключительно добросовестно и честно. На роковой исход более влияли преддуэльные, нежели дуэльные обстоятельства. В деле Пушкина именно так и случилось.

Дуэли были явлением чисто петербургским. По остроумному замечанию современного исследователя, они «были одним из краеугольных элементов новой — петербургской — культуры поведения, вне зависимости от того, в каком конце империи они происходили». Вот почему наиболее знаменитые фамилии известных нам дуэлянтов принадлежат Петербургу. Мы уже упоминали о Пушкине, биография которого насчитывает более десяти вызовов на дуэль. Еще более завзятым любителем смертельных поединков был приятель Пушкина Федор Иванович Толстой по прозвищу «Американец».

Имя Федора Толстого-«Американца» не сходило с уст светского Петербурга. Оголтелый распутник и необузданный картежник, «картежный вор», по выражению Пушкина, Федор Толстой был проклятием древнего и почтенного рода Толстых. Только убитых им на дуэлях, если верить слухам, насчитывалось одиннадцать человек. Имена убитых Толстой-«Американец» тщательно записывал в «свой синодик». Так же старательно в тот же «синодик» он вносил имена нажитых им в течение жизни детей. Их у него было двенадцать. По странному стечению обстоятельств одиннадцать из них умерли в младенчестве. После смерти очередного ребенка он вычеркивал из списка имя одного из убитых им на дуэлях человека и сбоку ставил слово «квит». После смерти одиннадцатого ребенка Толстой будто бы воскликнул: «Ну, слава Богу, хоть мой курчавый цыганеночек будет жив». Речь шла о сыне «невенчаной жены» Федора Толстого цыганки Авдотьи Тураевой. По другой легенде, однажды количество умерших детей Толстого и количество убитых им на дуэлях совпало. И тогда Толстой, глядя в небо, проговорил: «Теперь мы с тобой квиты, Господи».

Неисправимыми дуэлянтами были М. Ю. Лермонтов, А. С. Грибоедов, М. С. Лунин и многие другие известные люди.

Одной из важнейших особенностей, выработанных дуэльным кодексом, было абсолютное равенство противников в поединке. У «барьера» встречались боевые полные генералы и безусые подпоручики, родовитые аристократы и провинциальные дворяне, известные флигель-адъютанты и безродные нищие офицеры. Уравнивала в правах не только смерть одного или обоих дуэлянтов, но и обязательное дружеское примирение после ритуала поединка при благополучном его исходе. Но вот что интересно. В Петербурге существовало еще одно дополнительное неписаное дуэльное правило, в фольклоре сформулированное как ответ на каверзный вопрос: «На кого не обижаются в Петербурге?» — «На женщин, дураков и великих князей». То есть на тех, кого было не принято вызывать на дуэль. Понятно, что женщин не вызывали на поединок по этическим соображениям; великих князей — потому что они ни при каких обстоятельствах не могли быть приравнены к кому бы то ни было; а вот с дураками сложнее. С одной стороны, «бросить перчатку» дураку неприлично уже потому, что дурак не может отвечать за свои поступки. С другой — определение «дурак» настолько размыто, что всегда остается на совести назвавшего.

Кстати, именно поэтому в обществе отказ вызвать на дуэль зачастую рассматривался как еще большее оскорбление. В глазах окружающих это выглядело публично выраженным сомнением в умственных способностях. Поэтому объективно вызов на дуэль был обоим участникам конфликта. Выйти за пределы этого замкнутого круга в дворянско-офицерской среде XVIII–XIX веков было почти невозможно. Да и дуэли в России резко пошли на убыль только после отмены крепостного права, когда рухнула мечта передового дворянства о создании так называемого дворянского государства.