На задворках "России"

В конце года Саша Архангельский за эту и другие статьи получил премию “Нового мира" — вполне заслуженно.

Лауреатом журнальной премии стал в конце концов и Михаил Кураев, с заметка­ми которого "Путешествие из Ленинграда в Санкт-Петербург" связана еще более скан­дальная история. Я первым в журнале познакомился с рукописью, принесенной авто­ром поздней весной, и тогда же в разговоре с ним посетовал:

— Эх, если бы пораньше! Если бы успеть напечатать такое до выборов!..

— Ничего, сгодится и потом, — резонно возразил тот.

"И почему это правители так любят Петра Первого, почему так тянутся к нему и всячес­ки стараются подчеркнуть малейшее, даже отсутствующее, с ним сходство?

Может быть, это актерская зависть? Роль кажется уж очень выигрышной — царь-рефор­матор по наитию, царь-преобразователь по произволу, он как бы и всем последователям выдает скрепленный своим авторитетом исторический вексель на достижение цели — ЛЮБОЙ ЦЕНОЙ! Вот чем эта роль приманчива. И тем, кто строил социализм любой ценой, и тем, кто возрождает капитализм, и снова любой ценой, Петр Первый нужен как пример и как оправдание".

"Конечно, Чубайс и Ельцин — величайшие приватизаторы в истории России, но знали ли они, что шли по пути Великого Петра?..

О мошеннических приемах "приватизации" писал Петру Первому с Урала удивительней­ший человек, гордость отечества, Василий Никитич Татищев: он видел перед собой крис­тальный пример — обласканного царем и уверовавшего в свою неуязвимость Демидова...

Почему взяточничество, подкуп, коррупция стали неизбежны?..

Промышленник, по сути, завладел государственным предприятием, а чиновник, по сути, завладел государственной властью и лишь делал вид, что власть государева. И понимали они друг друга так же хорошо, как и в наши чудесные времена. На радость царям-реформаторам, секретарям-реформаторам, исполняется многоактный балет "РЕФОРМА", представление, замечательное тем, что самые главные события в нем происходят за кулисами".

"Сегодня, когда завтрашнего дня для России нет, когда завтрашним днем объявлен день позавчерашний, надобности в Петербурге больше нет. Есть ли он вообще, нет ли его вооб­ще — вопрос исторической географии.

Сегодня этот город смотрит на меня глазами голодных старух, уже есть знакомые.

...Мальчишке лет двенадцать. Родился при Горбачеве. В школу пошел при Ельцине. По лицу видно, что голодает...

Сегодня интеллигенция живет, нравственно пригнувшись, почти так же смущаясь свое­го немодного обличья, как в иные времена "шляпы" и "очков". Сегодняшние победители смеются над врачом, учителем, инженером, ученым, преподавателем вуза, над библиотека­рем, над всеми, кому не близка психология лавочника, кто живет на зарплату, кто ждет, когда заработанные деньги ему выдадут".

Мне бы не хотелось продолжать вытаскивать цитаты из сочинения объемом в целую книгу (и действительно вышедшего вскоре книгой), с блистательным сарказмом по­вествующего в образах, метафорах и иносказаниях о тысячелетней истории России от князя Владимира до недавних ельцинских деньков — "смешной по форме и траги­ческой по содержанию". Эта книга остается и еще долго будет, видимо, актуальной, она требует неспешного чтения.

Киреев сразу отказался от рукописи — "это не проза". Кублановского она тоже почему-то не обрадовала. Видимо, сказывалось успевшее нарасти напряжение (ре­дакция уже полнилась слухами о "ретроградном" труде Кураева), и Кублановский пред­почел "умыть руки", перепоручив дело помогавшей ему в те дни Лене Смирновой (Ла­рин на много месяцев слег в больницу с пневмонией).

Роза Всеволодовна взволнованно суетилась, пытаясь постичь и взять под конт­роль все перипетии новой игры. Она благоволила к Кураеву, как, впрочем, ко всяко­му именитому и желанному автору, искренне желала ему успеха и столь же искренне переживала неудачи. Что делать — даже гении ошибаются! В "Новом мире" на случай беды всегда были, к счастью, верные стражи, надежные хранители вкуса: Андрюша Василевский, Сережа Костырко, Ира Роднянская... А тут еще предвыборный полити­ческий мандраж.

Сама, конечно, поинтересовалась рукописью в числе первых, с неуверенным смеш­ком зачитывала мне вслух из приемной:

"...Есть у меня большие суспиции относительно того, что многие конвуиты Петра Великого нерезонабельны, да вот только мы и по нынешний час находимся от них в депенденции".

Так все сходилось, что бедный Кураев где-то в чем-то немножко свихнулся, пошел не туда...

Куда именно, на этот вопрос на удивление резко ответил обычно уклончивый Чухонцев:

— Кураев идет вперед с повернутой назад головой!

Он повторял это, когда "Путешествие..." Кураева уже было напечатано и я предло­жил включить его в список претендентов на журнальные премии.

— У Миши Кураева блестящая, но совершенно ретроградная статья, противопо­ложная направлению "Нового мира". Что будет значить премия: что мы разделяем его позицию? Или награждаем как человека, у которого голова повернута на 180 граду­сов?

И еще раз на редколлегии, когда обсуждался вышедший номер:

— Он идет с повернутой на 180 градусов головой! В подходе к нашей истории ис­тинному консерватору пора обрести скорбный, но уверенный и достойный тон рим­лян или англичан. Я с Мишей честно об этом поговорю при встрече.

Поговорил ли — не знаю. А тогда заодно с ним, и куда более злобно, набрасывался на кураевскую вещь Костырко: "интеллигентское нытье", "обиженный", "потерявший свое положение барин". Были даже слова насчет чьей-то "мельницы", на которую Кураев "льет воду"...

Но это уже по выходе журнала. При подготовке же публикации открещивались, шептались по углам, а дать открытый бой — не решились. Конечно, действовало имя, когда-то (и десяти лет не прошло!) "Новым миром" же сделанное.

По сути, Кураев со своим объемным и ярким историософским видением явился тем самым давно жданным "автором на ситуацию демократической трагедии". Но человека, который такого автора призывал, который лучше меня мог бы его защи­тить, в эти дни в редакции, на беду, не было.

"ИЗБЫТОК ДОСТОВЕРНОСТИ"

Эти слова на одной из редколлегий Залыгин произнес, насколько я помню, по по­воду семейной хроники Улицкой "Медея и ее дети". Очень много действующих лиц.

Все мельтешат, говорят о мелочах и делают что-то пустяковое и не всегда приличное. "И она сама (Улицкая) под конец запуталась, не знала, как кончить, когда их много. Очередь устанавливать? Затруднительно".

Зачем, спрашивается (это уже я от себя), подробно описывать сослуживцев, у кого какой нос да голос, да кто кому что сказал и над кем посмеялся, или показывать, к примеру, как человек за обедом подавился и откашливается, как ковыряет в зубах? Как врет, притворяется, трусит? Что это добавляет к характеру? Нужно ли для разви­тия сюжета?. .

"Избыток достоверности".

К сожалению, он случается не только в романах, но и в жизни. Внезапно обруши­вается, как стихия, накрывает мутной волной. И мое повествование подходит к той точке, когда избыток достоверности оказывается неизбежным.

Не буду и пытаться устанавливать очередь. Боюсь, тут главного от второстепенно­го не отличить, а если начнешь выстраивать последовательность, то как раз и запута­ешься. Слишком уж темная история. Набросаю без особого порядка все, что помнится.