На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

– Ну да, сгорели! В нашем Уренске само по себе ничего не горит… Да-с. Пока не подожгут.

– Вы думаете? Но задержан какой-то сумасшедший…

– Это вам Чиколини сказал?

– Да.

– Он сам давно сумасшедший. Столько лет прослужить в полиции и не разобраться… Подожгли, конечно. Не спорю. Тот, кому выгодно, тот и подпалил!

– А кому это может быть выгодно?

Аристид Карпович раскурил папиросу, поиграл портсигаром.

– Да будет вам, князь, – сказал он. – Будто вы сами не знаете, кому это выгодно…

– Ей-богу, не знаю. – Мышецкий действительно не знал: не затем же он поджигал эти салганы, чтобы обогатить кого-то.

Жандарм раздраженно (как показалось Мышецкому) отбросил от себя портсигар, спросил в упор:

– Как вы думаете, князь, зачем Конкордия Ивановна за­страховала эти салганы на крупную сумму?

– А разве… разве она владелица?

– Конечно. Через подставных дураков. Одного не пойму, – задумался жандарм, – как она могла извернуться? Ведь о пожаре-то она действительно не могла знать…

Сущев-Ракуса протянул руку через стол и взял Мышецкого за мизинец:

– Вы ей ничего не говорили?..

Кое-как Сергей Яковлевич отбоярился от пытливых вопросов жандарма. Полковник не поленился проводить вице-губернатора до крыльца.

– Милый князь, – сказал он, – не пора ли вам вкусить от нашего плода?.. Не откажите вечерком подъехать к «Аквариуму». Мне хотелось бы познакомить вас с одним человеком.

– Что это за человек, полковник?

– Умный человек, – ответил жандарм.

5

Сергей Яковлевич застал Влахопулова в одиночестве.

– Симон Гераклович, вы слышите? – спросил он, показав на окна, за которыми качались золоченые хоругви.

Губернатор потрогал пальцем качавшийся зуб.

– А ну их… Господи, первый раз, что ли? Три копейки больше, три копейки меньше… Ну а если пять копеек? Пошумят и разойдутся. Не о том голова болит у меня, голубчик!

– А что же?

– Да Дмитрий-то Федорович – интересуется…

– Ну и как же?

Влахопулов жалостливо скособочил рот:

– Милый вы мой, так я же сгоряча телеграфировал ему, что лес-то уже продал. Дмитрий Федорович денег ждет.

– Пятьдесят тысяч?

– Да. А где мне их взять-то?

– Не покупают?

– Берут. Только вот… У-у, жиды проклятые! – выругался губернатор. – Тридцать тысяч дают, и только. А где мне еще двадцать достать?

Да, Влахопулов теперь сидел крепко. Запомнит, как торговать чужими дровишками! Понятно, что ему теперь не до беспорядков в губернии. Лесок бы продать, а там – тьфу!

Симон Гераклович опять потрогал зуб.

– А мне в сенат надо, – сказал он печально.

Мышецкий встал, поклонился и пошел к выходу, но Симон Гераклович даже не заметил его ухода.

Чиколини пришел с недоброй вестью:

– Ваше сиятельство, задержанный поджигатель и впрямь спятил. Просит о свидании с вами. Говорит, что вы его хорошо знаете…

– Ну и скотина! – сказал Мышецкий, настораживаясь.

Он расспросил о приметах. Личность задержанного внушала большие опасения. Особенно – нехватка на руке двух пальцев.

– Будто лошадью откушены, – заметил Чиколини, а Сергей Яковлевич вспомнил: «…или потерянных в рубке».

Надо было срочно опередить прокурора. Самому!

– Вот что, Бруно Иванович, – сказал он. – Приготовьте на завтра арестованного к допросу. До меня его не тревожить.

– И не жалко вам времени, князь?

– Когда-то меня считали опытным юристом. Мне прочили быструю карьеру по судебному ведомству… Итак, до завтра!

Вечером, как и было условлено, Сергей Яковлевич подкатил к «Аквариуму». Бабакай Наврузович, очевидно, был предупрежден – поджидал князя внизу, сразу же повел его наверх:

– Сюда, ваш сиятельств, сюда… не оступитесь!

Он распахнул перед ним тяжелые ширмы, и полковник Сущев-Ракуса поднялся навстречу с дивана:

– Садитесь, князь. Я уже распорядился об ужине…

Мышецкий сел, и в кабинет неслышно вошел Виктор Штромберг в ладно пошитом смокинге, с гвоздичкой в петлице:

– Честь имею, господа!

– Кто-нибудь видел, как вы проходили сюда? – спросил его Аристид Карпович.

– Кроме татарина – никто.

– Замечательно… Вы, князь, удивлены?

Сергей Яковлевич подтянул на коленях брюки, закинул ногу на ногу, постучал папиросой по крышке портсигара.

– Аристид Карпович, – ответил он, – я ведь тоже умею предугадывать события. Встреча с господином Штромбергом для меня не явилась неожиданной…

Он принюхался к запахам пищи и отложил папиросу:

– Давайте ужинать, господа. Я чертовски голоден…

Так они и сделали для начала – стали ужинать.

Разговор долгое время кружил около мелочей, но Штромберг в нем не участвовал. Жандарм ел с отменным аппетитом. Мышецкий тоже – с не меньшим. Штромберг поддерживал свой дух исключительно трезвой водой, хотя вина на столе было достаточно.

Сергей Яковлевич сам воткнул палку в муравейник.

– Ну-с, господин Штромберг, – начал он, – слышал я, что для вящей убедительности социалистических идей вы используете в своих речах нецензурные выражения? Объясните, пожалуйста: вас так лучше понимают, наверное?

– Что ж, иногда этот соус обостряет грубую пищу, – признался Штромберг. – К тому же, как бывший офицер флота его величества, я не могу отказать себе в удовольствии посыпать сказанное солью.

– Бывший офицер… Вот как? – призадумался Мышецкий.

– Да. Однако же с вами, князь, мы найдем другой язык, недоступный пониманию там… на улицах.

Сущев-Ракуса поднял короткий тупой палец.

– Вот! – сказал он.

Штромберг, видимо, начинал волноваться. Где-то сейчас решалась его судьба, и, отставив воду, он налил себе тягучей марсалы.

– Согласитесь, князь, – говорил он, – что Россия не походит на другие страны?

– Да, – согласился Мышецкий, – ее колорит особый. Порою тускло-серый, но иногда и раздражающе резкий.