На задворках Великой империи. Книга вторая: Белая ворона
Шрифт:
– Ах, не хотите наших в думу сажать? Ну и хрен с вами. Повесткою вашей подотрусь, и катись вы с вашими выборами. На кой ляд мне ваша дума сдалась… Тоже мне – демократы лыковы! Тьфу…
В середине дня Огурцов подозвал Мышецкого к телефону.
– Ваше сиятельство, – раздался приглушенный голос Иконникова-младшего, – осмелюсь напомнить о старом договоре. Пусть цинично, но зато честно… Хлеб я тогда дал, а теперь ваш голос…
– Да, да, – отозвался Мышецкий, – как вы могли сомневаться? По городской курии я поддержу непременно вашу кандидатуру, и мой слабый
Одевшись, князь отправился отдать свой голос за хлеб. Цинично, зато убежденно. Для начала заглянул в помещение рабочей курии, но там было тишайше. Да и само помещение, отведенное для выборов, плохо согласовалось с рабочей курией, – окружной суд. В одной комнате стояла урна, а в другой сидел прокурор, составляя списки подлежащих аресту.
Выборщик показал Мышецкому свои списки – чистенькие.
– Видите? – сказал. – Пять человек, а более не идут…
Со стороны депо стучали редкие выстрелы: там уже какой день шла борьба казаков с баррикадой. Алябьев же ввести в дело войска отказался на том основании, что «ненадежны». «И очень хорошо, – согласился с ним Мышецкий. – Коли вы утверждали, что армия есть священный сосуд, так не будем его тревожить…»
В думе, за низкой решеткой, словно гробы, стояли избирательные ящики, обвязанные бечевкой и опечатанные. Возле них пристроились длинные столы, за ними сидели учителя гимназий, и над каждым из них висели буквы: «А – Д», «Е – Л», «М – Р» и «С – О». Соответственно, подходили к столам для отметки и избиратели: распорядители ставили птичку, чтобы никто не проголосовал дважды. А то Артыганьев тут уже людей подзапутал, ходили за него и по три раза, пока не попались. Хорошо, что вовремя спохватились…
Бобр сидел как раз под буквами «М – Р», а над головой у него качалась доска с надписью: «Россия – для русских, да здравствует правовой порядок!» Вот к нему-то и направил свои стопы Мышецкий:
– Добрый день, Авдий Маркович, наконец-то дождались!
– И не говорите, князь. Наконец-то дождались!
– Поздравляю вас, Авдий Маркович, как гражданина.
– И я вас, князь. Тоже – как гражданина.
– Пришел я как гражданин к гражданину, – сказал Мышецкий, – чтобы отдать свой долг. Вот, записку я уже заготовил…
Сергей Яковлевич показал заклеенную почтовой маркой записку для голосования, в которой он еще дома проставил имя Иконникова.
Бобр порылся в бумагах, вспотел и повернулся к соседу:
– Михаиле Давыдыч, у вас нету князя в списках?
– А князя и быть не может, – ответил тот, глядя косо. – Никто нашему князю и не давал права на голосование…
Со стороны вокзала взревели подходящие паровозы. Иконников-младший наблюдал издали – с тревогой: голос губернатора был необходим ему как заручка. Потом-то он и сам поскачет!
Сергей Яковлевич, покраснев, мял в пальцах записку:
– Позвольте, господа, но… Как же быть со мною?
– Верно, – сказал Бобр. – Лица, состоящие на военной и государственной службе, права голоса не имеют. Извините, князь, мы ценим ваш гражданский порыв, но… Поймите и нас!
–
Я понимаю, – ответил Мышецкий. – Но мой голос не есть голос лица, облеченного властью, а лишь голос местного обывателя. Вы же сами знаете, я землевладелец Уренской губернии на одних паях с Конкордией Ивановной.– Даже если и допустить вас как местного помещика, – мстительно ответили за соседним столом, – то все равно вы не имеете права голоса благодаря малому цензу оседлости…
Иконников делал князю издали какие-то знаки. Сергей Яковлевич стыдился своего положения, своих слов о гражданстве, которые он сгоряча тут выпалил. Смешно ведь!
От стыда он обозлился на всю городскую курию.
– Хорошо! – сказал. – Но вы же, господа, должны понять всю несостоятельность обструкции в отношении меня… Наконец, кто больше моего сделал в губернии для права выборов? Кто всегда поддерживал идею гражданских свобод? Это возмутительно…
Иконников все еще делал тайные знаки. Сергей Яковлевич отошел от Бобра и стал пихать свою записку в щель избирательного ящика. Щель была узкая, записка застряла.
– Стойте, князь! – закричали ему из-под «А – Д», «Е – Л», «М – Р» и «С – О».
– Я имею право. Я – гражданин империи, как и вы, господа!
– Полицию! Где полиция?
– Пущай сует… Он – князь, ему можно…
– Да здравствует анархия!
– Князь, вы же юрист, не преступайте законности…
– Суй яго, суй… пальцем, пальцем!
– Городово-о-ой!
– Не надо городового – уже пропихнул!
Мышецкий, красный как рак, отошел от ящика:
– Для чего же мы прошли трудный путь? Постыдитесь, господа!
Бобр повернулся к собранию:
– Прощу протокол… Голос князя, упавший в ящик, мы не можем считать законным…
Верный «драбант» Огурцов долго еще поджидал возвращения князя с выборов. Мышецкий все не шел, а уже хотелось «постелить», как всегда, «двухспальную». Глянул на часы: пора, пора… адмиральский час давно пробил! С вокзала все ревели паровозы, потом ухнула пушка!
Огурцов отворил двери в кабинет губернатора…
Замер. Из-за стола уренского владыки, улыбаясь, поднялся навстречу Огурцову ласковый Осип Донатович Паскаль.
– Ну что, подлый креатур? – спросил он. – Кончилось ваше время? Что теперь будешь делать?
Огурцов, заплетаясь ногами, долго искал свою шапку. Кто-то из молодых чиновников, жалея старика, подал ему пальто.
Снова ударила пушка – со стороны депо…
Выбрался на крыльцо присутствия. Черным казалось солнце.
Увидел швейцара:
– Хоть ты – скажи!
– Взяли нашего князя, прямо-таки с участка… Нешто насквозь пропились, что слыха не слыхали? Взяли вот теперь его, шибко большое начальство понаехало с пушками. Теперь всю губернию расшибут об стенку. И будут расшибать до скончания веку! Так что, ежели мысли чужие имеете, – так выбросьте! Ни к чему!..
Кое-как, обтирая заборы, дотащился старый чиновник до дому.
Жена – старая и неопрятная – вышла к нему с мышеловкой.
– Гляди, – сказала, – две штуки сразу. Где это видано?